В Киеве не женись!
Шрифт:
– Скажите, говорю, пожалуйста, капитан, как теперь дело с «морскими узлами»?
– Ничего. Какой ветер и куда надо идти?
– Идти, говорю, мне сейчас некуда, только что пришёл, а интересно, говорю, мне знать, под какой ветер лучше завязывать: под норд-ост или под вест-зунд (морские термины; по-нашему – тихий ветер и лютый ветер) и вообще, говорю, товарищ морской волк, проинформируйте меня в этом деле основательно, потому как я собираюсь приобрести для заграницы целый трюм узлов разной якорности. Если же сейчас у вас нет времени
На это гражданин ничего не ответил, а, покинув шхуну и все причиндалы, дал полный ход (морской термин; по-нашему – убежал).
К кому я потом ни обращался по случаю узлов (а обращался я ко многим), все безразлично пожимали плечами и быстро отходили.
Только один раз какой-то гражданин долго пытался доказать мне, что «узел» – это морская мера длины, но в тот момент кто-то заметил:
– Оставь! Малахольный! (Морской термин; по-нашему – ненормальный).
Гражданин отошёл.
Дивно. Ненормальный человек, а так вежливо ведёт себя… Очевидно, и тут не без влияния моря.
Ах! Море!!
Стихия ж! Граждане!
Контрреволюция
Небарись шёл, понурившись.
В его левой руке болтался рыжий потёртый портфель, а правою рукою Небарись крутил перед собой, причём указательный палец выводил в воздухе какие-то таинственные знаки.
– Что означают эти твои манипуляции, Виктор? – спросил я, поздоровавшись. – И нельзя ли потише махать, а то ты мне чуть нос не отхватил.
– Извини, – ответил Небарись. – Я весь озадаченный…
– Чем? Очередная неприятность с квартирною хозяйкою? Или, может, ты ещё нетвёрдо решил, каких карпов ты будешь истреблять этим летом, донских или ворсклянских?
– Hет. Дело серьёзное. Очень серьёзное. Я… – Неба-рись сделал паузу. – Я… контрреволюционер…
– Как? Что? – закричал я так, что милиционер, стоявший на углу, сразу засвистел и, подбежав к нам, сказал:
– Граждане! Драться вы можете лишь тогда, когда при вас есть шесть рублей. Иначе я не позволю…
Но я уже не слушал милиционера, а, схватив Небарися за рукав, потянул его за собой.
В театральном сквере мы сели на скамейку. Я говорю:
– Слушай, Bиктор! Скажи мне откровенно. Ты здоров?
– Целиком.
– Bиктор… Я тебя знаю… Ты хороший парень и десять лет тому назад ты не был контрреволюционером. Как же теперь, когда мы убедились вообще… достигли… Виктор…
– К сожалению, я – контрреволюционер. И настоящий. Я убедился. Когда человек на двенадцатом году революции идёт против власти, такого человека считают контрреволюционером. Понял?
– Понял. Но… Может, ещё не поздно всё это исправить? Может, тебе не хватает какой справки или «поручительства»? Так ты не беспокойся, Виктор. У меня много знакомых, Виктор…
– Не поможет, – махнул рукою Небарись.
– Да в чём дело? He тяни. Не мучь…
– Дело в…
– Ой Небарись!.. Или ты мне тут же выложишь свои контрреволюционные штучки, или три рубля пополнят доходы нашей милиции…
– Именно в лете, – продолжал Небарись. – Лето сейчас. Значит, мне, честному советскому гражданину, надо выполнить все очередные директивы власти нашей законной, а я не могу. Пойми ты – не могу! Как известно, на это лето намечено восемь кампаний: отпускная, экскурсионная, курортная, физкультурная, строительная, туризм, спорт и самокритика. Охвачу я всё это? Hет. Значит, я контрреволюционер, раз я…
– Знаешь что, Bиктор, – перебил я Небарися. – Дело твоё швах! Ты пропал! Тебя расстреляют. Безусловно. Таких людей, которые не умеют строить новую жизнь, надо уничтожать, как саранчу…
– Видишь. Ты тоже так думаешь, – тихо заплакал Небарись. – Возьму я, например, отпуск, как же я тогда самокритиковаться буду или как я тогда в строительной кампании…
– Правильно, Небарись! Тебя надо расстрелять. Человеку, который не может охватить даже восемь кампаний, надо не к социализму идти, а к стенке. Таким, как ты, не место среди нас, храбрых, передовых!
– А как же вы, передовые? – в слезах спросил Небарись.
– Мы?! Oгo-го! Слушай, сморкач! Слушай, слюнявый интеллигент! Слушай, ничтожество! Сколько кампаний? Восемь? Получай:
Беру я отпуск (о т п у с к н а я) и, натянув трусы, пешком иду до Хотомли! Это сорок пять вёрст. Солнце, свежий воздух, ходьба, дорогою гоняю футбол. Вообще вот и ф и з к у л ь т у ра.
Во время путешествия я изучаю родную страну, её флору и фауну (т у р и з м).
На берегу Донца я строю шалаш (с т р о и т е л ь н а я). Купаюсь и ловлю рыбу (спорт и снова ж таки физкультура).
Каждую ночь я отправляюсь на экскурсии по огородам – за картошкой, по садам – за яблоками и на бахчи – за арбузами (э к с к у р с и о н н а я).
Если меня поймают, я это событие буду жестоко самокритиковать, чтоб не пойматься во второй раз (с а м о к р и т и к а). Понятно?
– Понятно. А всё ж таки ты не всё охватил. А курорт где?
– О-о-о! Мокрица! О аппендикс социализма! О несчастный! Слушай же ты, упадочник, как бодрые, живучие элементы охватывают летние кампании на все сто процентов. Слушай и учись. На моём шалаше будет висеть прекрасный плакат: «Курорт имени Василя Чечвянского. Сезон 1929 года».
Цари природы
В субботу вечером, когда каждый честный трудящийся имеет по кодексу труда 42-часовой беспрерывный отдых, в одной из 70 харьковских пивных на площади Возрождения сидели двое граждан породы «совработных» и пили пиво. Это были помглавбух треста Центропудра Корней Делегаденко и делопроизводитель Аркадий Рукипрочский.
Какие тёмные силы толкнули их на почти исключительное среди граждан страны занятие, автор, к сожалению, объяснить не может, но за факт тот полностью ручается.