В Киеве не женись!
Шрифт:
Делегаденко и Рукипрочский пили пиво и болтали. О «прогрессе». Обстановка благоприятствовала больше всего именно этой теме. Оркестр играл «Баядерку». Буфетчик на листке бумаги, лежавшем на конторке против стола №41, написал цифру 10, которая полностью соответствовала десяти пустым бутылкам под столом приятелей.
– Возьмём, например, автопробег, – говорил Рукипрочский, поднимая с пола сосиску, – возьмём, я говорю, автоперегоны. Я тебя, Корнюша, спрашиваю кон…токорентно: мог ли при царском гнёте рабочий или служащий на автомобилях гоняться? Мог, я тебя спрашиваю, участие в рекордах принимать?.. А коли и мог, то разве только тем, что чинил дорогу для буржуев, которые ездили. А теперь – пожалуйста: хочешь – пиво пей,
Ты, Корней, физики не криви. Я тебя, пессимистика, знаю. Ты, конечно, начнёшь мне заграницей тыкать. За кордоном, мол, то, за кордоном сё. Брось, брат, критику. Я могу разбить её так, как этот стакан. Ухлопаю и за границу не поеду. Хочешь? Пожалуйста.
Конка ходила, я тебя спрашиваю? А теперь автобусы, трамваи, автомобили не дают по улице пройти. На крышах, я тебя спрашиваю, кто кроме котов устраивал для тебя концерты? А теперь пожалуйста. Громкоговоритель. Раз, два и: «О дайте, дайте мне свободу, не то сбегу, побей меня Господь». Из «Князя Игоря». Аэропланы, пионеры, остановки, плевательницы, такси… Про «Новую Баварию» даже говорить нечего. Плюнул – штраф, к трамваю не с того конца полез – штраф. Мало?
Приятно, чёрт подери, Корнюша, сознавать, что ты, например, человек. Толкач того самого прогресса, а не какая-нибудь пресмыкающаяся гадюка или тому подобный карась… А? Ты только посмотри, что человек вокруг себя наделал. Радио, техника, физика, химика. И всё кто?
Челло-оо-овек! Венец миро-издания. Царь природы! А ты с критикой…
Выпьем, Корнюша, потому не могу я спокойно про такие вещи говорить. Радость на меня буйная надвигается. Так и хочется крикнуть: эх вы, которые самые…
Ну что ты скажешь, Корней? Неправильно я говорю?
– Ты говоришь правильно, Аркадий, и я с тобой совершенно не согласен, – ответил Делегаденко, обсасывая со свистом хвостик воблы. – Ну какой, например, я царь природы, коли эта ахворизма абсолютно ни к чему? Пустой звук. Мираж-фиксаж и больше ничего. Ну, какой я царь, допустим, природы, коли меня никто не боится, а я всех и всего боюсь?
Дома я боюсь своей царицы Одарки Микитовны, по дороге на службу боюсь опоздать на три секунды, на службе боюсь зава, месткома, секретаря, главбуха, потому как я всего лишь помглавбух. Словом, боюсь, так сказать, по всем правильно взятым линиям: производственной, профсоюзной, нотной,[11] служебной и семейной. Какой из меня царь, коли царство моё ограничено шестнадцатью аршинами жилплощади и в этой зажатой монархии царствую, собственно, не я, а жакт?[12] Радио, конечно, харашо, а вот спробуй ты под момент не знать, в каком году была Октябрьская революция, и за такую мелочь ты уже безработный и на твоём месте уже сидит какой-нибудь сопливый хронологист. Режим заедает, Аркаша! «Игра сделана, ставок больше нет!» – вещь, безусловно, нужная, но зачем же делать из меня добровольца авияхема, коли я того, допустим, не хочу? А выпить за прогресс – почему не выпить. Сколько угодно могу выпить и сочувствовать, но позволь мне на чай официанту дать, коли я того, например, желаю.
Приятели выпили, расплатились и, пошатываясь, вышли.
Убирая посуду, официант сунул в карман 20 копеек, которые лежали на столе, под пепельницей. Официант посмотрел вслед приятелям и с укором проговорил:
– Тоже критиканы… А на чай давать можно? Оскорблять человека можно? Слюнявая антиллигенция!
1929
Популярность
Молодой поэт Павлуша Малопийченко ехал к своей невесте, которая жила в Мерефе на даче.
Публики в вагоне не густо. Человек тридцать, больше торговки, возвращающиеся из Харькова с пустыми кошёлками. Ехали ещё три железнодорожника, седой старичок и две гражданочки.
Гражданочки принадлежали к категории так называемых
Настроение у Павлуши прекрасное. Этому способствовало всё: и перспектива свидания с суженой (Павлуша был очень влюблён), и чудесная погода, и, главное, то, что в Павлушином кармане лежал только что из типографии сборник его стихов с посвящением: «Несравненной Елене – звезде моей огненной».
Если добавить, что это был первый Павлушин сборник, ничего не будет странного в том, что Павлуша всё время нетерпеливо смотрел на часы, много курил и поминутно перебегал от окна к окну.
Поезд остановился на какой-то дачной остановке. Одна из блондинок, до этого внимательно следившая за Павлушей и его нервным поведением, начала что-то тихо нашёптывать своей соседке. Нетрудно догадаться, что причиной шёпота был Павлуша: вторая блондинка тоже, будто ненароком, посмотрела па Павлушу и кивнула головой.
Заметив это, Павлуша подумал:
«Приятно! Меня уже замечают. Значит, где-то видели мой портрет, читали мои стихи. Приятно, чёрт побери! Когда буду сдавать в печать второй сборник, надо коротенькую автобиографию тиснуть с портретиком. Для популяризации невредно. О, как на меня уставились!»
Блондинки в самом деле «стреляли» всё время в Павлушу, пока поезд не остановился в Карачёвке, где они, ещё раз поглядев на Павлушу, торопливо покинули вагон. Вместе с ними вышли железнодорожники и несколько торговок.
Павлуша подсел к старичку и закурил «эсперо».
– Ишь ты, какие специалистки, – проговорил старичок, ни к кому не обращаясь. – Хотели без билетов проехать.
– Кто? – спросил Павлуша. – Торговки?
– Какие там торговки? Две крашеные дамочки, напротив меня сидели. Думали, ты контролёр и – ходу! А им аж до Мерефы надо. Напугали вы их… Одна всё шептала: «Говорю ж тебе – контролёр. Вот увидишь, когда высадит. Лучше сойдём в Карачёвке». Вот и вышли! История… А какой вы контролёр… Контролёра я знаю. Он такой… солидный…
Павлуша встал и со зла плюнул в окно.
Христос воскрес(Монологи)
– Хрисссс восссс! Дядюшка! Дорогой! Обратите внимание! Пасочка – продукт коллективного творчества. Всем семейством совершенствовали. Просю! Поросятинка с индивидуальным уклоном – сам покупал, сам жарил. На свой вкус. Водка – государственного производства. Пустяковину добавил лишь для цвета. На зубровке настояна. Кто за, чтоб ещё по одной? Воз-дер-шавшихся нет? Иван Иванович! С дядею! Дядюшка, с праздничком! Что? Душа горит? Холодца душе горящей. А для усиления реакции – этой холодненькой чарочку. Кто за? Единогласно! Люблю организованность. «Елици во Христа-а-а креститися-а-а…» Дядюшка! Не лезет? Вопрос? Протолкнуть колбаскою. Надавить, так сказать, по низходящей линии… Держись, дядя! Иван Иванович, помогите ввести во внутренние апартаменты нашего высокочтимого дяди вот этот витамин с чесноком. Да здравствует! У меня лозунг «Всё для гостей!» «Воскресе-е-е-ния день, просветитеся, людие-е-е!» Степан Степанович, просвещайтесь! А дядя снова в оппозицию? Ах, «не мммогу!» Ах, дядя не ммможет? «Ох и чудно мне, ох и дивно мне», как сказал наш великий поэт Тарас Трясило. Чтоб такой дядя да не мог? Сдаёт, значит, дядя на двенадцатом году революции. Подкрепить надо дядю коньяком с пятиугольными звёздочками. Влить в дядю коньячку. Да здравствует дядя!!! «Христос воскре-ес из мертвых!!!» И главное «смертью смерть попрал…» Забодай его комар… Вот за это я и люблю его, что «попрал». Кто за то, что я люблю Христа, прошу выпппить! Варвара Ивановна, поухаживайте за дядюшкой. Христос, дядя! Что?.. Не дышит?.. Мёртвый… Вот… воистину… штука… Госсподи! И с чего б он? Такой здоровый… И не болел…