В Киеве не женись!
Шрифт:
Масса, конечнo, молчит.
Тогда зав на крик перешёл.
Кричит:
– Это ж позор и пятно! Это несознательность – ложки красть! Если такими темпами пойдём и дальше – придётся забыть про технику и на кустарщину переходить – горстями борщ есть. Это сдача позиций. Мы идём к бесклассовому обществу, а не к безложечному. Такого декрета не было. Предлагаю откликнуться!
Тут народ, который обедал, и в самом деле на призыв зава откликнулся – всего тридцать четыре ложки пропало.
Тем не менее резолюцию
«Ударить по отрыжкам и положить конец».
Прежде всего по отрыжкам плакатами ударили. По всем стенам развесили плакаты:
«Я – ложка твоя. Береги меня», «Ложка в массе – как врубовка в Донбассе», «Украденная ложка – к казённому дому дорожка» и т. д.
Однако не помогло.
Какой-то ложечный враг в первом плакате буквы ег зачеркнул и вместо береги вышло бери меня. За два дня снова сто пятнадцать ложек исчезло.
У зава уже нервная горячка началась: сам себя на чёрную доску занёс и заявление подал: «В связи со стремлением широких масс утопить меня в ложке, прошу меня уволить, иначе придётся констатировать моё тело на верёвке».
Заву отказали.
Тогда он адский способ придумал.
Всюду собственноручно объявления порасклеивал:
«Ложки будут отпускаться только под залог в 1 рубль».
И что б вы думали? Как по маслу пошло!
В первый день выдали семьсот ложек, после обеда собрали восемьсот.
Зав от радости в этот день даже дома нe обедал. Говорит, пообедаю в столовке, риск – благородное дело!
На другой день дело ещё лучше.
Выдали семьсот пятьдесят, собрали девятьсот пятьдесят. Двести штук наросло!
Зав козырем ходит! На пиджак вместо хризантемы ложку пришил.
А третий день уже не день, а феерия.
Ливень! Да, да. Ложечный ливень. Ничего не видно – одни ложки. На столах, под столами, полные буфеты, кухня… Ложки, ложки, ложки…
С завом обморок.
С кассиршей истерика.
А публика у кассы ложками воздух сотрясает.
– Го-го-го! Га-га-га!
– Возвращай наши рубли!
– Возвращай наши залоги!
– Жулики! Честный народ обманывают!
Люди сбегались. Милиция. Пожарники помпы приготовили.
Зава насилу водою отлили. Очнулся – заплакал.
– Граждане! Виноват! Каюсь! Порицание мне общественное выносите. Заадминистрировался я на свою голову. Бейте меня…
– Да нечем тебя бить.
– Перегнул я палицу – ею и бейте!
Тут вбегает какой-то товарищ. Кричит:
– Стойте! Я вам всю ситуацию выложу. Я завмаг. Тут рядом. У меня в магазине именно такие ложки по шестьдесят пять копеек продаются. Без талонов и без нормы. Я за три дня пять тысяч штук продал.
Тут зав не своим матом как закричит:
– Спасайте! Это ж я на каждой ложке по тридцать пять копеек переплатил. Спасайте!
Тут всё стало ясно.
Дебаты начались: кто ж виноват?
Кое-кто говорит – зав,
Кто же в самом деле виноват, можно узнать. Когда будете обедать в стационарной столовой, спросите. Там знают.
Собака – друг человека
Ещё одно слово и изничтожу тебя, как класс, – победно закончила жена, разбивая о мою голову небольшой бюст Н.В.Гоголя.
– Правильно! Распустили его! – добавил сын Павло, моя старшая смена (шесть лет, внук крестьянина, умершего от водки в1909 году, в эпоху свирепого разгула реакции).
Когда всё это свершилось, я тихо проплакал:
– Везёт жe кому-то! Вон супруга поэта Засмоктанного никогда не дерётся бюстами гениального творца «Мёртвых душ».
– Засмоктаниха, мёртвая твоя душа, имеет возможность лупить своего сеттерными щенками, ирод! А кто об этом хлопочет-беспокоится? А? Муж. Так то ж мужья! А ты разве беспокоишься, чтоб я жила по моде? Беспокоишься?
– Да я ж…
– Молчи! У всех собаки. У Засмоктанных сеттер, у Коваленко – немецкая овчарка, у Безмыльного – доберман, у Салюченко – дог. Только я несчастная (жена заплакала) не могу показаться на люди. И всё из-за тебя…
– Мама! А у Салюченков сегодня родилось десять щенят, – заметил Павло. – Уже какой-то дядька приходил. В очках. Ихняя Мурка говорила, что тот дядька – собачья акушерка.
– У людей и мода, у людей и семейное счастье.
Жена наградила меня таким взглядом, что, будь в моих силах – даю слово чести – я б родил, не задумываясь, двенадцать щенков какой угодно породы.
Но из всех собачьих достоинств у меня было лишь одно – способность выть, и я завыл:
– Чего вам надо? Собаку? Куплю! Украду! Какой породы? Стрептококк-пинчера? Сеттера-лапсердака? Домашнее такси? Болонку? Шпица? Фокс-премьера? Говорите! Заказывайте! Сто догов вам в квартиру!
Вечером по случаю выбора породы состоялся семейный совет.
Но тут, уважаемые читатели, я должен познакомить вас со своей роднёй!
Прежде всего, моя жена, подруга, так сказать, жизни.
Сногсшибательно симпатичная особа, такая же симпатичная, как и её мать Гертруда Гуговна Шпок, остзейская немка. Разница между ними лишь в том, что Гертруда Гуговна уже умерла, жена же моя себя чувствует превосходно.
Прекрасно себя чувствует и женин дядя, гомеопат Отто Гугович, и две женины сестры: тётя Лизэт и тётя Катэт.
Обе тёти тоже чрезмерно симпатичные и не без талантов.
У Лизэт cопрано и катар всех кишок. У Катэт меццо и катар лишь одной слепой кишки.
Дядя Отто Гугович голоса не имеет, недавно лишили. Зато дядя имеет искусственные зубы, которые часто выпадают у него во время обеда.
Наконец у меня два сына.
Старший – Павло – необыкновенно наблюдательное и находчивое дитя.