В когтях багряного зверя
Шрифт:
Вероятно, он хотел сообщить нам еще что-то, но в этот момент земля сотряслась от давно ожидаемого нами финального толчка, который, казалось, швырнул в тартарары не только нас и бронекат, но и саму Мадейру. И когда в конце концов выяснилось, что мы никуда не провалились и плато по-прежнему стоит на месте, мы не закричали от радости. Напротив – примолкли, тревожно прислушиваясь к воцарившейся тишине.
Внизу в хамаде все было спокойно, и лишь два больших разлома, будто шрамы, появились на ее и без того уродливом лике. Однако с запада уже доносился медленно нарастающий гул, и ни у кого не возникало сомнений: очень скоро мир вновь омоется
А вот как изменится: согласно прогнозам первосвященника Нуньеса или все-таки нет?
Что ж, если через неделю мы будем по-прежнему топтать сушу, а не лежать на океанском дне, значит, возможно, для нас еще не все потеряно. И, возможно, ребенок Дарио доживет до того дня, когда кто-нибудь из нас расскажет ему о его отце и матери…
Эпилог
Новорожденный Атлантический океан был мутным, грязным и вонючим. Он даже близко не напоминал того благородного синего исполина с древних картин и фотографий. Скорее, он походил на новорожденного звереныша – склизкого, взъерошенного и неказистого. Звереныш еще не был вылизан дочиста материнским языком и оттого производил не самое благоприятное впечатление. И все же этот хищник родился довольно крупным, с полной пастью зубов и уже умел грозно рычать. А при желании мог легко загрызть любого, кто в общении с ним проявит грубость или неосторожность.
Наш хищник рос, матерел и свирепел день ото дня. Мы смотрели на него с берега Мадейры, что снова превратилась из плато в остров, и не знали, радоваться этому или огорчаться, ведь уже скоро нам предстояло вступить с океаном в нелегкую схватку…
Третий водяной выброс тоже не был предсказанным церковью Новым потопом. Однако он оправдал другие прогнозы – те, в которых говорилось, что сила и частота подобных выбросов раз от разу будет возрастать. Именно так и случилось. Если прежде море Зверя и прочие ближайшие к Мадейре крупные водоемы не добросили до нее свои воды, то теперь они сюда докатились. И, хорошенько омыв подножие плато, вновь отступили, оставив после себя затопленные расщелины и низины. После этого наводнения Мадейру стала окружать уже не привычная нам грязная хамада, а россыпь из больших и малых озер, разделенных лабиринтом перемычек – узких клочков раскисшей суши.
Проехать по такой хамаде мог разве что «Гольфстрим», но мы в те края уже не совались. Лишь однажды я порывался смотаться туда на разведку, да потом передумал – когда заметил на одной из полосок земли лежащий на боку корабль, которого до выброса там не наблюдалось. С его левого борта свисали две длинные балки – точь-в-точь такие, какие скрепляли между собой корабли покойного Нуньеса. Небольшие размеры судна – скорее, это был катер – говорили о том, что его оторвало от края Ковчега. И тот факт, что в итоге этот катер очутился здесь, давал примерное представление о силе стихии, что обрушилась в этот раз на Великую Чашу. Ее стена уже вряд ли защитила город, и теперь его улицы познали беду, которую прочий мир переживал доселе уже дважды.
Септиане и прочие граждане Аркис-Грандбоула стали свидетелями того, как излитая давным-давно на землю, шестая ангельская чаша вновь наполнялась гневом. И вычерпать его оттуда было не под силу уже ни одному смертному…
Между третьим и четвертым выбросом прошло еще меньше времени – всего две недели. После чего Мадейра наконец-то стала полноценным островом, а окружающая ее хамада –
Перво-наперво мы разобрались с трофейными бронекатами, выведя их из расщелины, через завалы, на просторы Мадейры. Нельзя было допустить, чтобы прибывающая вода поглотила такие ценности. Наличие у нас маленькой колесной армии из семи боевых машин автоматически превращало нас в хозяев острова, даже если кто-то успел обосноваться здесь до нас. Разумеется, мы не собирались объявлять им войну первыми. Но если наше присутствие на Мадейре сочтут нежелательным, мы были готовы предъявить этим людям такой же встречный ультиматум. И не только предъявить, но и привести наши угрозы в исполнение, как бы нам это ни претило.
Первыми нашими соседями, на каких мы наткнулись сразу по прибытию, стали звери и птицы. Походило на то, что они довольно давно здесь обосновались – возможно, после первого наводнения или даже раньше. Чуткие животные вперед человека унюхали, чем пахнут эти водяные катаклизмы, и отправились осваивать новые, более безопасные территории для обитания. Конечно, здешняя фауна еще не забыла своего главного врага – человека – и бежала от нас без оглядки. Но, выяснив, какое тут раздолье для охоты, мы пришли к выводу, что все-таки мы – первые, кто начал заметно сокращать поголовье этого зверья.
С пресной водой тоже все обстояло более-менее сносно. Здесь также лили дожди и текли ручьи. Их вода процеживалась сквозь песок и камни, скапливаясь затем во всевозможных впадинах. Разбив лагерь на берегу такого водоема, мы похоронили Владычицу Льдов и погибшего дальнобойца и стали понемногу обживаться на новом месте.
Однако накануне четвертого выброса мы оставили этот лагерь и перебрались в поселок с настоящими домами, обнаруженный людьми Габора в пяти километрах от нашей первой стоянки. Поселок этот находился на высоте, где прежде воздух был сильно разрежен, и потому мы стали первыми людьми, побывавшими здесь за очень долгое время.
Вообще, место это выглядело несколько странно. Когда Вседержители осушали Землю и истончали ее атмосферу, людям пришлось мигрировать вслед за мелеющими океанами и, само собой, не с пустыми руками. Здешние дома тоже подверглись разрушениям. Но даже беглого взгляда на них хватало, чтобы определить: их никто не разграблял. Под скопившимся за столетия слоем грязи обнаружились предметы, какие всякий уважающий себя мигрант непременно захватил бы с собой. И, тем не менее, они были оставлены на Мадейре, как будто людям пришлось покидать ее в жуткой спешке.
Забегая вперед, скажу, что так выглядели все поселения в глубине острова, до каких не дотянулись руки мародеров нашей эпохи.
Единственную и самую логичную разгадку этой тайны предложил, естественно, де Бодье.
– Если мне не изменяет память, то километрах в сорока южнее этого плато когда-то стоял Столп, – припомнил Сенатор, изучив несколько наиболее сохранившихся зданий.
– Совершенно верно, мсье, – подтвердил я, поскольку еще не забыл упомянутый Гуго, Столп Кривой Тени и артель Стервятников, что возле него промышляла.