В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

«Герасима Петровича рука не дрогнула…»

Герасима Петровича рука не дрогнула. Воспоминанье номер один: из лужи вытащил щенка — он был живой, а дома помер. И все. И я его похоронил. И всё. Но для чего, не понимаю, зачем ребятам говорил, что скоро всех собакой покусаю, что пес взрослеет, воет по ночам, а по утрам ругаются соседи? Потом я долго жил на этом свете и огорчался или огорчал, и стал большой. До сей поры, однако, не постоянно, граждане, а вдруг, сжав кулаки в карманах брюк, боюсь вопроса: где твоя собака? 1992, 1999

«Первый снег, очень белый и липкий…»

Первый

снег, очень белый и липкий, и откуда-то издалека: наши лица, на лицах улыбки, мы построили снеговика. Может только, наверно, искусство о таких безмятежностях врать, там какое-то странное чувство начинало веселью мешать. Там какое-то странное чувство улыбаться мешало, а вот: чувство смерти, чтоб ей было пусто. Хули лыбишься, старая ждет! 1999

«Тонкой дымя папироской…»

Тонкой дымя папироской, где-то без малого час Яков Петрович Полонский пишет стихи про Кавказ. Господи, только не сразу финку мне всаживай в грудь. Дай дотянуть до «Кавказу» [75] . Дай сочинить что-нибудь. Раз, и дурное забыто. Два, и уже не стучат в гулком ущелье копыта, кони по небу летят. Доброе — как на ладони. Свет на висках седока. Тонкие черные кони в синие прут облака. 1999

75

Цикл стихов Я. Полонского «Закавказье» (1846–1851), посвященных жизни и быту кавказцев.

«Тушь, губная помада…»

Тушь, губная помада на столе у окна, что забыла когда-то, исчезая, одна. Ты забыла, забыла на окне у стола, ты меня разлюбила, ты навеки ушла. Но с похмелья сознанье я теряю когда, в голубое сиянье ты приходишь сюда. И прохладна ладошка у меня на губах, и деревья к окошку подступают в слезах. И с тоскою во взоре ты глядишь на меня, шепчешь: «Боренька, Боря!» И целуешь меня. 1999

«Померкли очи голубые…»

Померкли очи голубые, Погасли черные глаза — Стареют школьницы былые, Беседки, парки, небеса. Исчезли фартучки, манжеты, А с ними весь ажурный мир. И той скамейки в парке нету, Где было вырезано «Б. Р.». Я сиживал на той скамейке, Когда уроки пропускал. Я для одной за три копейки Любовь и солнце покупал. Я говорил ей небылицы: Умрем, и все начнется вновь. И вновь на свете повторится Скамейка, счастье и любовь. Исчезло все, что было мило, Что только-только началось, — Любовь и солнце — мимо, мимо Скамейки в парке пронеслось. Осталась глупая досада — И тихо злит меня опять Не то, что говорить не надо, А то, что нечего сказать. Былая

школьница, по плану — У нас развод, да будет так. Прости былому хулигану — что там? — поэзию и мрак. Я не настолько верю в слово, Чтобы, как в юности, тогда, Сказать, что все начнется снова. Ведь не начнется никогда. 1999

«Эвтерпа, поцелуй и позабудь…»

Эвтерпа, поцелуй и позабудь, где Мельпомена, музы жизни где, Явись ко мне, и в эту ночь побудь со мною, пусть слова твои, во мне преобразившись, с новою тоской прольются на какой-нибудь листок бумаги. О, глаза на мир раскрой тому, кто в нем и глух и одинок. 1999

«В наркологической больнице…»

В наркологической больнице с решеткой черной на окне к стеклу прильнули наши лица, в окне Россия, как во сне. Тюремной песенкой отпета, последним уркой прощена в предсмертный час, за то что, это, своим любимым не верна. Россия — то, что за пределом тюрьмы, больницы, ЛТП. Лежит Россия снегом белым и не тоскует по тебе. Рук не ломает и не плачет с полуночи и до утра. Все это ничего не значит. Отбой, ребята, спать пора! 1999

«Трижды убил в стихах реального человека…»

…и при слове «грядущее» из русского языка выбегают…

И. Бродский

Трижды убил в стихах реального человека, И, надо думать, однажды он эти стихи прочтет. Последнее, что увижу, будет улыбка зека, типа: в искусстве — эдак, в жизни — наоборот. В темном подъезде из допотопной дуры в брюхо шмальнет и спрячет за отворот пальто. Надо было выдумывать, а не писать с натуры. Кто вальнул Бориса? Кто его знает, кто! Из другого подъезда выйдет, пройдя подвалом, затянется «Беломором», поправляя муде. …В районной библиотеке засопят над журналами люди из МВД. 1999

«Мне не хватает нежности в стихах…»

Мне не хватает нежности в стихах, а я хочу, чтоб получалась нежность — как неизбежность или как небрежность. И я тебя целую впопыхах, О муза бестолковая моя! Ты, отворачиваясь, прячешь слезы. А я реву от этой жалкой прозы, лица не пряча, сердца не тая. Пацанка, я к щеке твоей прилип. Как старики, как ангелы, как дети, мы станем жить одни на целом свете. Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип». 1999

«А что такое старость?..»

А что такое старость? Это парк в середине сентября, позавчерашняя газета под тусклым светом фонаря. Влюбленных слившиеся пары, огни под окнами дерев. И тары-бары-растабары шурует дождик нараспев. Расправив зонтик кривобокий, прохожий шлепает во тьму и сочиняет эти строки, не улыбаясь ничему. 1999