В любви и боли. Противостояние. Книга вторая. Том 3
Шрифт:
Слишком быстро, резко и стремительно… Так не падают… Так только режут и пронзают насквозь со всех сторон длинными осколками твоих чёрных зеркал.
Слишком холодно, мокро и страшно… Как будто я уже лежу в луже своей крови и впервые осознаю, насколько я сейчас обнажена и беззащитна. И не важно, что на моём палаче одежды не больше, чем на мне. Звери тоже не носят одежд, как и твой собственный хищник, их защищает и прикрывает шерсть или грубая щетина, а то и целый хитиновый панцирь… в твоём случае – титановая броня из окаменевших шрамов и рубцов. Ты больше не наг и не раздет, каким был несколько минут назад передо мною и в моих руках, потому что я совершенно этого не ощущаю!.. Больше не вижу
– Поза номер три!.. ЭЛЛИС… ТЫ МЕНЯ СЛЫШАЛА? ПОЗА-НОМЕР-ТРИ! Разрешаю только держаться руками за пол и ВСЁ!
Эллис, ты хорошо расслышала? Никаких поблажек! Никаких попыток выиграть для себя нескольких секунд бессмысленной отсрочки…
– Я сказал лицом в пол и задницей вверх! И ждать!
Что это было, твой режущий голос, твои вспарывающие кожу слова или твои пальцы стянувшие новым рывком мои волосы под затылком и до боли сжавшие шею?
Я даже не поняла, что ты сделал со мной на самом деле, только почувствовала очередную вспышку обжигающей боли на голове и сильный толчок – насильственное давление твоих пальцев. Но куда? Вперёд? Вверх или вниз?
Если бы не руки, упирающиеся в скользкий пол ванной зоны, я бы точно распласталась по мрамору и не исключено, что разбила бы лицо. Хотя, кто его знает?.. Я же не ударилась лбом. Даже в таком состоянии ты умудряешься контролировать все свои действия и острейшие, как бритва слова. Из твоего рта не вылетает бессвязного потока истошных воплей с отборной бранью и твоя ладонь совершенно не дрожит…
– Встала на колени и подняла повыше свою задницу! И не заставляй меня повторять сколько бы то ни было. За каждое вынужденное и ненужное напоминание, я буду начислять по пять дополнительных ударов. Ты меня хорошо расслышала? ПО ПЯТЬ!
Слишком громко шумит в голове и слишком сильно выбивает по опорным сухожилиям собственной паникой и одуревшими эмоциями. Мне проще упасть, сжаться беспомощным комочком и заткнуть ладонями уши, только лишь бы не слышать и не ощущать тебя. Пожалуйста! Не сейчас, не после того, что между нами было. Я не могу пропускать через свое сброшенное на землю тело, разум и только что вскрытые тобою нервы всё, что ты говоришь, чем уже бьешь и как это делаешь.
Этого не может быть. Я не могу поверить. Мой рассудок отказывается принимать происходящее и особенно запоминать. Кажется даже мозг отключается с большей частью рецепторов и нервных окончаний, а может их глушит моя внутренняя костная лихорадка, добравшаяся по позвоночнику к связям нейронов, отвечающих за восприятие и физическое осязание. Может меня попросту поглотила моя собственная боль?..
Да… слишком больно… Настолько больно, что перестаешь уже практически её ощущать – её, себя, окружающее пространство, холод, ноющую резь на голове, пульсирующие следы от твоих пальцев. Практически всё и вся, но только не тебя!
Не знаю, как и почему, но я прекрасно чувствую и считываю все твои передвижения – каждый твой беззвучный шаг с неспешными действиями очень сосредоточенного и сконцентрированного зверя. Нет… не зверя. Палача!
Зверь не будет так долго раздумывать перед открывшейся возможностью напасть и переломить хребет своей жертве одним идеально выверенным прыжком и ударом. И уж конечно не станет успокаивать себя и морально готовиться к предстоящей казни всеми известными ему методами. Его выбор недолгий и вполне расчетливый, может быть даже несколько банальный и предсказуемый. Но не станешь же ты идти сейчас голышом в другой конец квартиры, чтобы принести сюда более подходящий девайс из своей профессиональной коллекции. Хотя, кто сказал, что ты на самом деле не решишь проделать это сейчас. Ты ведь мог зайти в одну из секций гардеробной как раз для того, чтобы одеться. Да и что тебе стоит заставить
Я не помню… честное слово! Не помню! Потому что ни черта не чувствую и не запоминаю из всего, что делала или неосознанно пытаюсь сделать. Наверное, это все рефлексы, прошитые тобою уже бог знает сколько времени. Они же и удерживают моё дрожащее тело на трясущихся коленках и изгибах локтей, каким-то чудом не давая мне упасть или завалиться на бок (хотя пол подо мной постоянно кренился и едва не ходил ходуном при каждом надрывном ударе моего сердца). И кажется я плакала, и кто знает, как – рефлекторно или потому что хотела.
Разве я могла в подобном состоянии что-то хотеть и соображать?!
– Помнишь десять лет назад я как-то разговорился с тобой о методах воспитания детей с помощью ремня? В тот наш последний день… в который мы в последний раз занимались любовью… – твой голос не приближался и не усиливался с твоими надвигающимися на меня шагами, здесь было достаточно звучной акустики, чтобы я могла слышать твои четко выговариваемые слова, как если бы ты произносил их над самым ухом. И я-таки их слышала и именно в данном формате, буквально фактурном и осязаемом, врезающихся не только в черепную кость и в защищенный под нею мозг, но и в каждый уголок моего немощного тела, где отражался каждый гулкий отзвук от мощных ударов моего сердца.
И конечно же ты специально сделал ударение на последнем словосочетании. Ты бы не смог ошибиться после нескольких минут своего "отсутствия" за моей спиной и во всей зоне ванной комнаты. Ты успел продумать и выбрать подходящую тему своего предстоящего нравоучения как раз за всё это почти недолгое время. И ты хотел сказать именно "в последний раз занимались любовью!", а не "трахались" или же "сношались". Иначе это был бы не ты и не полная мера наказания от Дэниэла Мэндэлла-младшего. Ты уже начал меня бить и самыми болезненными приемами, свойственными лишь твоей изощренной методике.
– Я сказал тебе тогда, что достаточно только раз и как следует выпороть ребенка ремнем, чтобы у того выработался условный рефлекс к данному виду наказания. Единственное, о чём я не договорил, то что это были не мои слова и не мой метод воспитания. Можешь мне не верить, но к своему сыну за все годы его недолгой жизни я и пальцем не притронулся, даже когда был в стельку пьян. В действительности же это "благое" учение принадлежало Дэниэлу Мэндэллу-старшему. Это он был убеждён, что можно выдрессировать любого ребенка с помощью кнута и пряника, а в частности его единственного сына. И, надо сказать, в своё время он немало в этом преуспел…
Ты настолько сейчас уверен, что твои слова должны возыметь надо мной какое-то желанное для тебя воздействие? Если честно, я и половины не слышу (вернее, не пропускаю в свой остекленевший рассудок) из всего, что ты сейчас говоришь. Меня впервые топит на самой недостижимой глубине именно твоя близость, твои приближающиеся шаги, то, как я вбираю своей пылающей кожей хаотичную вибрацию твоих движений и хлесткие удары отчеканенных в полной тишине ванной слов (я даже не помню когда и в какой из прошедших моментов ты выключил в душевой воду!). И я вздрагиваю, панически дергаюсь всем телом и едва не вскрикиваю от мощных вспышек атакующего ужаса как раз от твоих неожиданных действий – бесшумных рывков по воздуху и над моей головой скользящих крыльев или липкого облака удушливой тени. Она накрывает меня и обволакивает своей слизкой пустотой за полсекунды до прикосновения твоих рук. Я и пытаюсь отшатнуться до того, как твои ладони перехватят мои кисти за запястья, и ты сам затянешь меня в клетку своей проклятой тьмы окончательно и безвозвратно.