В места не столь отдаленные
Шрифт:
Но богатая родственница только выразила сочувствие, согласившись, что все эти переезды действительно хлопотливы.
— Бедная Лёля совсем потеряла голову от забот… Вы, впрочем, счастливица, не знаете, сколько хлопот с семьёй… Васе вот нужен учитель на лето… Нюту велят поить кумысом… Просто хоть бери место в провинции… Мне предлагают место в Сибири, но ехать туда…
— А что ж… Там, говорят, дёшево жить…
«Тебя бы туда!» — не без злости подумал господин Назарьев, недаром отклонявший от себя поручение жены «позондировать почву», и прибавил:
— Придётся… но каково это будет бедной Лёле?..
Но упоминание о «бедной
Он поддержал разговор о погоде. «Удивительная погода! Так и тянет на воздух…» Он сам сегодня вернулся из должности раньше и пошёл в Таврический сад.
— И как вы думаете, голубушка Людмила Андреевна, — продолжал господин Назарьев, растягивая приятную улыбку и слова с расчётом завзятого сплетника, — кого мы имели удовольствие встретить… Угадайте-ка?
— Мудрено угадать! — полушутя заметила Людмила Андреевна, начиная жадно слушать.
— Я так и знал, что не угадаете. Милейшего нашего Евгения Алексеевича!
И господин Назарьев раскатился самым невиннейшим раскатистым смехом.
Невежина, знавшая хорошо господина Назарьева, догадалась, что это ещё начало, что самая пакость будет впереди, и, подобравшись вся, воскликнула с искусством опытной актрисы:
— Ах, ведь у меня и из ума вон!.. Евгений утром говорил, что пойдёт в Таврический. Там, говорят, так хорошо.
— Превосходно… («Однако ты таки выдержанная ревнивая шельма!») Знаете ли, зелень, дети, скромная публика. К сожалению, я не мог пожать руки вашему красивому супругу… Он был так занят разговором… Если позволите, ещё стаканчик, Людмила Андреевна! — обратился он, передавая стакан и не без удовольствия замечая, как нервно дрожали её длинные цепкие пальцы…
«Да не тяни ты хоть душу, мерзавец!» — подумала Людмила Андреевна и, сдерживая душившее её волнение, храбро улыбнулась и сказала:
— Вы решительно умеете заинтриговывать, Аркадий Матвеевич… С кем же это так беседовал Евгений?..
— Вот тут-то и конец главе… на самом интересном месте! — шутливо проговорил Аркадий Матвеевич.
Она сгорала от нетерпения узнать, а он — этот мучитель — словно нарочно тешился и не досказывал.
— Вот уж это нехорошо… Начать и не кончить.
— А вы и в самом деле заинтересовались этими пустяками? Не хотите подождать, пока сам Евгений Алексеевич расскажет? Ну-с, извольте, ведь вы не ревнивы, вам можно сказать, но, чур, меня не выдавать! — говорил шутливым тоном Аркадий Матвеевич. — Евгений Алексеич беседовал с очень интересной особой. Такая стройная, смуглая брюнетка. Одета скромно, вид такой строгий, должно быть, интеллигентная особа. Ну, кажется, все приметы. Теперь догадались, кто эта барыня? Верно, из ваших знакомых, не правда ли?
Она слабо кивнула головой, и господину Назарьеву делать было больше нечего. Он скоро ушёл, довольный, что таки пробрал эту скаредную родственницу.
Оставшись одна, Людмила Андреевна тяжело вздохнула. Злоба и ревность терзали её. Она встала и нервно заходила по комнатам, стараясь привести в порядок свои мысли. Наконец она приняла валерьяновых капель, прошла в кабинет мужа и, затворив изнутри, отперла ящики письменного стола своим ключом (она не в первый раз уж делала
«Фурштадтская, д. 22, кв. 35».
Она запоминает адрес, кладёт клочок на место, и в самом нижнем ящике находит крошечную тетрадку почтовой бумаги. Она заглядывает… начало не предвещает ничего хорошего… это нечто вроде дневника, который имел неосторожность начать Невежин. Он начинался месяца три тому назад словами: «Вчера я встретил оригинальную прелестную девушку», и далее шло всё в том же роде… восторженный панегирик рядом с сознанием своей ничтожности, усиливающимся crescendo. Затем шли довольно правдивые замечания о двусмысленности его положения, об отвращении к жене, и, наконец, сегодняшним числом было помечено:
«И я снова испытывал чувство омерзения. Господи, когда ж эта подлость кончится? Надо бежать… бежать…».
Еле стоя на ногах, без кровинки в лице, Людмила Андреевна имела мужество прочитать все эти излияния до конца, затем положила тетрадку на место и нетвёрдыми шагами добрела до спальной.
Но тут силы её оставили, и она беспомощно опустилась на кресло, словно подкошенная.
V
Выстрел
Затаив на время волнующие её чувства, Невежина пока ни слова не говорила мужу о сделанном ею открытии. «Она подождёт. Она ещё прежде соберёт улики, чтоб не дать ему возможности солгать, и тогда… тогда поговорит с этим человеком так, как он заслуживает… Она бросит ему в глаза такие обвинения, каких он и не ждёт!» Она теперь ненавидела «этого человека», оскорблённая им, как только может быть оскорблена женщина, и в то же время не пришла ещё ни к какому решению — как поступить ей. «Неужели он так-таки и будет наслаждаться своим счастьем, и она, оплёванная, брошенная, должна влачить одинокие дни? И хоть бы с ней поступили деликатно, пожалели бы её… Одно отвращение, и ни тени участия… Нет! Так с ней шутить нельзя… Он дорого заплатит за своё… отвращение… Он не воспользуется краденым счастьем!»
Она избегала встреч с мужем. Сходились они только за обедом, и оба молчали, если не обедал кто-нибудь из посторонних. Невежин обратил внимание, что жена его за эти дни осунулась, постарела как-то сразу и не так, как обыкновенно, занималась своим туалетом.
«Что с ней? Здорова ли она?» — спросил он как-то раз за десертом.
«И он ещё смеет спрашивать о здоровье?!»
Злоба душила эту женщину, но она сдержала себя и с невольной дрожью в голосе проговорила:
— Разве это так интересно?
— Ты, кажется, больна, и, следовательно, надо лечиться…
— Например?
— Могла бы уехать куда-нибудь на воды… за границу… Посоветуйся с докторами! — заметил он, бросая на жену пристальный взгляд и тотчас же отводя его.
Она перехватила этот холодный, безучастный взгляд совсем чужого человека, и ей стоило большого труда справиться с собой. Но это было невозможно, и она медленно и тихо, невольно подчёркивая каждое слово, сказала глухим голосом:
— За границу я не поеду, и заботы о моём здоровье напрасны. Я чувствую себя отлично и… надеюсь прожить ещё долго, очень долго! — вдруг прибавила она и засмеялась нервным, болезненным смехом.