В места не столь отдаленные
Шрифт:
Он любит…
«Люблю безнадежно, и всё-таки люблю»!
О, если б он сказал ей хоть что-нибудь подобное. Она бы всё забыла, она готова была бы жизнь отдать за него. Но он любит другую. Даже не жалеет её настолько, чтоб хоть не бросать ей в глаза эти слова любви к другой и чувство ненависти к ней.
Этого она не в силах была перенести. Она вскочила с кресла и, задыхаясь от гнева, произнесла:
— И вы думаете, что я вам позволю безнаказанно шутить чужой жизнью? Вы думаете, что я вас купила, — да, купила, — чтоб вы смеялись надо мной? Не беспокойтесь. Я пойду к вашей «святой» девчонке и скажу ей… что вы такое… Я познакомлю её с вами.
— Замолчите, прошу вас, — глухо проговорил Невежин. — О ней ни слова!
— «О ней ни слова!» Так вот же…
И с уст жены сорвалось позорное слово о девушке.
В глазах у Невежина помутилось. На него нашёл один из тех припадков бешенства, когда люди не помнят, что делают. Он взял со стола маленький револьвер и, вздрагивая от гнева, прошептал:
— Уйдите.
А она, как нарочно, не уходила, эта ненавистная женщина, и вдруг раздался выстрел.
Она бросилась в двери. Прибежал лакей и осторожно отнял револьвер из рук бледного, как мертвец, Невежина.
— Ах, что вы сделали, что вы сделали, барин! — сочувственно повторил слуга.
Наконец Невежин пришёл в себя и велел тотчас же позвать доктора. Оказалось, что за доктором уже послали. Тогда он уехал из дома, переночевал у приятеля и утром заявил в полиции, что стрелял в жену.
В тот же день он узнал, что она легко ранена, и просил приятеля передать ей, чтобы она простила ему его поступок, и умолял её, чтобы на следствии она не упоминала никакого имени.
Когда приятель вернулся с известием, что она обещает это, Невежин успокоился. На другой же день он был арестован. От порук жены он отказался.
VI
Два свидания
Волнуемый воспоминаниями о прошлом, Невежин провёл почти без сна ночь после судебного приговора и заснул только на рассвете. Он не слыхал, как в исходе седьмого часа надзиратель отворил форточку в дверях его камеры и бросил на койку дневную порцию чёрного хлеба, как затем в коридоре раздавались громкие возгласы: «Кипяток, кипяток!», предупреждавшие узников, имевших свой чай, о разноске кипятка, — и проснулся, против обыкновения, поздно.
Был двенадцатый час. Славный солнечный день врывался в окно камеры, заливая маленькую клетку снопами яркого, весёлого света. Невежин только что окончил свой туалет, приотворил окно, укреплённое цепями, жадно подышал свежим весенним воздухом и занялся варкой кофе на спиртовой лампочке, стараясь продлить это занятие, чтобы как-нибудь убить время.
Не успел он докончить стакана, как дверь камеры с шумом отворилась, и надзиратель произнёс громким голосом:
— Пожалуйте на свиданье!
Это была такая приятная неожиданность, что молодой человек сперва не поверил. Дни свиданий с матерью были у него по средам и воскресеньям, а сегодня была пятница.
«Неужели это она… так скоро!» — пронеслось у него в голове, и он переспросил надзирателя дрогнувшим от радостного волнения голосом:
— На свиданье… мне? Разве сегодня есть свидания?
— Верно, начальник разрешил не в очередь.
Невежин бросился из камеры. Он шёл так скоро, что старый надзиратель едва успевал за ним.
— Где свидание? Общее или звериное, за решёткой? — спрашивал Невежин, когда они спускались с лестницы…
— Разве забыли, что сегодня общих нет. Сегодня только для политических! Вам, выходит, экстренное.
— Ах да, я и забыл. Значит, и мне в камере! —
— Вам можно и без надзора! — снисходительно заметил пучеглазый, военной выправки старик, из бывших жандармов. «Ты, мол, не политический, что с тобой-то сидеть!» — подумал старик и прибавил: — Вот провожу вас и сейчас пойду опять наверх за другим господином… С тем и сидеть буду… Сегодня просто пятки горят…
— А что, устали?
— Да как не устать… Каждый на свиданье лётом летит, словно угорелый, мне и не поспеть… Ноги мои уж старые.
Невежин умерил шаг и спросил:
— А кто пришёл ко мне… Вы не знаете?
Почему ему знать, кто там сидит в приёмной? Его дело одно: ходи с главного поста наверх и оттуда вниз.
Они спустились. В коридоре, недалеко от главного выхода, со списком в руках, стоял дежурный помощник, не «бестолковый», а добрый, пользовавшийся расположением и посетителей, и заключённых, высокий худощавый брюнет с добрым лицом, не успевшим ещё приобрести равнодушно-официального выражения тюремной крысы.
— Сейчас придут к вам! — мягко проговорил он, посматривая на часы, и, отмечая на бумажке время, указал на одну из камер.
В эту минуту какая-то молодая дама в глубоком трауре, с корзиной в руках, проходила мимо и взглянула на молодого человека тем необычайно ласковым, сочувственным взглядом, которым умеют глядеть только женщины, испытавшие несчастье в жизни.
«Верно, принимает меня не за уголовного!» Невежин остановился, чтобы дать ей дорогу, и в свою очередь взглянул с невольным уважением на это милое, грустное лицо с заплаканными глазами. И этот глубокий траур, и выражение её бесконечно доброго лица, и самая походка… всё свидетельствовало о большом горе. Дама вдруг остановилась и подняла кверху голову. Счастливое, радостное выражение осветило её лицо.
Быстро спускаясь с лестницы и весело кивая кудрявой головой, шёл к ней молодой человек… Вот он спустился, протянул ей обе руки и на ходу проговорил, обращаясь к помощнику:
— Уж вы, пожалуйста, не оттяните ни одной минуты… Теперь ровно двенадцать!
И они оба скрылись в соседней камере, сопровождаемые надзирателем.
Невежин вошёл в свою и заходил в волнении взад и вперёд. Несколько минут, протекших в ожидании, показались ему чуть ли не вечностью.
«Скоро ли?»
Он смотрел нетерпеливо на часы, останавливался у дверей, прислушиваясь к шагам в коридоре, несколько раз выглядывал из-за двери… никого не было. Он не сомневался, что придёт Зинаида Николаевна. Кому прийти другому? Целых семь месяцев он её не видал… Вчера только, в суде, но там было так темно. Он давно хотел просить этого свидания с ней и не решался. Теперь, перед разлукой навсегда, он должен её видеть, должен объясниться.
Наконец двери отворились именно в ту минуту, когда Невежин не ожидал этого и стоял в противоположном конце камеры. Невежин быстро обернулся и замер на месте от изумления.
Вместо девушки, которую он ждал, перед ним стояла его жена.
Она робко, точно виноватая, протянула ему руку и промолвила тихим голосом, полным мольбы:
— Прости… Простите, — поправилась она, — что я пришла. Я знаю, вы не хотели меня видеть раньше, но теперь… после приговора…
Невежин взглянул на жену. Боже мой, как осунулась, как постарела она в последнее время! Особенно поразило его выражение какого-то покорного страдания, смягчившее черты её лица, и кроткий, грустный взгляд её глаз.