В места не столь отдаленные
Шрифт:
— Опять! — прошептал он. — Опять эти негодяи пишут…
Он снова взял в руки газету и вновь перечёл, что пишут «эти негодяи», под собирательным именем которых Василий Андреевич разумел несколько лиц, особенно им не любимых, которых он подозревал в сочинении корреспонденций.
«Негодяи», однако, ничего ужасного не писали. В злополучной корреспонденции, сообщавшей обычные, всем известные факты из сибирской жизни, между прочим выражалось сожаление, что на Василия Андреевича имеют нехорошее влияние люди весьма сомнительные…
Это была не первая корреспонденция, и старика волновали
— Я разыщу негодяя, который сообщает этому мерзавцу редактору пасквили… Я его… Я в двадцать четыре часа…
Василий Андреевич был в самом воинственном настроении и уж собрался было по обыкновению послать верхового за подозреваемым корреспондентом, как вдруг двери кабинета растворились, и в комнату вошла высокая, довольно полная барыня лет сорока, сохранившая ещё благодаря косметикам некоторую пикантность своей отцветающей красоты.
Хотя Василий Андреевич добродушно веровал в личное своё мужество и, вспоминая старые времена, когда он был военным и служил адъютантом, любил рассказывать, как благодаря его находчивости не было проиграно окончательно какое-то сражение в крымскую кампанию, тем не менее при виде строгого, недовольного лица с знакомой ему складочкой между густыми подведёнными бровями воинственный пыл Василия Андреевича как-то внезапно погас. Он забыл о корреспонденте, забыл о «мерзавце» петербургском редакторе и, присмиревший, смотрел на свою дебелую супругу в изящном утреннем капоте, плотно облегавшем формы внушительных размеров, далеко не с тем бравым видом, который бы напоминал храброго, мужественного адъютанта, когда-то спасшего честь русской армии.
— Полюбуйся, что мне пишет Катрин! — заговорила её превосходительство резким контральтовым голосом, держа в своих выхоленных белых пальцах маленький исписанный листок почтовой бумаги.
— Разве что-нибудь неприятное? — слукавил Василий Андреевич.
— А ты думал — приятное?! Она пишет, что в Петербурге недовольны… что на тебя имеют влияние какие-то авантюристы… Я тебе говорила… Что тебе за охота связываться с этим Сикорским?
При этом имени Василий Андреевич вспыхнул.
— Катрин пишет вздор! — заговорил он своим тоненьким тенорком, представлявшим резкую противоположность с мужественным голосом его супруги. — Какие авантюристы?.. Это всё сплетни… Я никому не позволю водить себя за нос! Я, кажется…
— «Ты, кажется»! — передразнила Марья Петровна. — «Ты, кажется…» Ты простофиля, и больше ничего!.. — проговорила Марья Петровна тоном, не допускающим никакого возражения. — И это всем кажется, кроме тебя!.. Я больше терпеть не намерена… Слышишь? Завёз меня в какую-то трущобу, где ни общества, ни людей, где я должна принимать каких-то чумазых чиновниц. Благодарю… Мне это надоело… Пяти лет довольно… Пиши и просись на другое место, пока тебя не отозвали помимо твоего желания.
Василий Андреевич слушал и только пожимал плечами. Пиши! Легко как рассуждают эти женщины! Точно он не писал и не просился отсюда. Точно ему весело жить в этой дыре, где ещё его не ценят как следует.
И интереснее всего, что Марья Петровна
Всё это пролетало в голове Василия Андреевича, но сказать этого он не решился. Обиженный, он только рискнул заметить:
— Ты, кажется, сама советовала ехать сюда.
— Советовала! Разумеется, советовала. Я думала, что ты сумеешь воспользоваться положением… Зарекомендуешь себя, тебя переведут… ты выдвинешься, а вместо этого… ты даже и не умеешь держать себя как следует… Пойми, у нас дети, и, наконец, я ещё не старуха… чтобы закопать себя здесь…
— Но, мой друг…
— Ах, молчи, пожалуйста! — гневно перебила Марья Петровна. — Какова моя жизнь?.. Что ты мне даёшь?..
Василий Андреевич хорошо знал, что когда супруга касается этого щекотливого вопроса, то лучше всего молчать, подавая лишь по временам реплики, тем более что он ничего и не мог теперь давать ей, кроме платонической любви и безграничного подчинения, что Марье Петровне, по-видимому, казалось недостаточно. И он храбро молчал, умоляя только по временам говорить потише, пока разгневанная петербургским письмом Марья Петровна не излила на лысую голову Василия Андреевича всю накопившуюся желчь скучающей барыни.
«Ну, теперь, кажется, кончено!» — подумал Василий Андреевич, но, на беду его, Марья Петровна увидала скомканный номер газеты… Увидала, прочла, и с насмешливой иронией проговорила:
— Доволен?.. Очень хорошо… Отлично… Теперь ты узнай, кто писал, пригласи к себе и либеральничай с ним… Убеждай, что ты добродетельный чиновник…
Это было уж слишком! Василий Андреевич не выдержал и отважно проговорил:
— Я его призову и… Ты увидишь, что я с ним сделаю!
— Ты-то… Старый дурак!..
И, проговорив эти слова с нескрываемым презрением и уверенностью, что в справедливости их не может быть ни малейшего сомнения, Марья Петровна величественно удалилась, шелестя треном a la Сара Бернар [26] .
Василий Андреевич несколько времени отдувался, пока не почувствовал вновь воинственного настроения.
— Гм… Простофиля… Старый дурак… Она всегда увлечётся. Я покажу, какой я простофиля! Со мной шутки коротки! — проговорил Василий Андреевич и резко позвонил.
26
…шелестя треном а la Сара Бернар. — Сара Бернар (1844–1923) — французская актриса. Трен — то же, что шлейф.