В муках рождения
Шрифт:
Гурген подъехал к нему, спешился и, достав из ножен кинжал, молча перерезал веревку на его руках. Цепь, сковывающая ноги, была замкнута на замок, надо было или найти ключ, или позвать кузнеца. В это время со всех сторон стали сбегаться люди; кто из них был вооружен, кто безоружен — все стали суетиться вокруг освобожденного князя. Один нашел его шлем, другой принес меч, третий перевязывал рану на плече. Гурген стоял в стороне до тех пор, пока Мушег, придя в себя, не обратился к нему:
— О храбрец! Скажи мне свое имя, чтобы знать, кого мне благодарить за свое спасение.
— Меня зовут Суреном из Шахкума, — ответил Гурген.
— Прекрасно, князь
А Гурген, не удостаивая его ответом, разглядывал Мушега. Князь Андзевский оставлял впечатление простодушного человека средних физических и духовных способностей. Ему было лет сорок, но бурно проведенная молодость наложила на него преждевременную печать утомления. Совершенный портрет современного князя, равнодушного к своему народу и не пользующегося его любовью. «Бедная, бедная моя Эхинэ», — думал Гурген, молча следуя за толпой, которая, почтительно окружив всадника, шепталась между собой: «Вот этот всадник разбил арабский отряд и освободил князя…», Те из воинов, кто ехал сзади, говорили громче, оставившие же князя в беде воины уверяли, что в курдском отряде было не менее ста человек. А воин, уговаривавший Гургена бежать, показывал синяки на своей руке и говорил:
— Смотрите, это следы его пальцев. Еще немного, и он сломал бы мне руку. Удивительно ли, что человек, обладающий такой силой, перерубил столько людей?
Убитых было четверо, раненых трое, которых нельзя было отличить от мертвых, ибо они были обречены, и не потому, что раны были тяжелые, а потому, что, оставаясь лежать на снегу, их растоптали бы проезжие. (Обычай того времени, который до сих пор еще существует не только в Азии, но и в цивилизованной Европе).
Оставя позади монастырь, отряд приближался к крепости, обитатели которой, услыхав о происшедшем, группами спускались навстречу, Князь ехал окруженный охраной, выделяясь среди них высоким шлемом, который надели на него его верные слуги.
Гурген следовал за ним, окруженный народом, который, как всегда, поклоняется храбрости и удачам.
Когда доехали до вершины скалы Кангуар и остановились у ворот цитадели, где находился княжеский замок, народ стал расходиться. Отряд азатов въехал во внутренние ворота. Тут князю разбили цепь на ногах и он направился во дворец.
Князь Гурген обеспечил прежде всего место и корм своему коню, боясь, что в княжеском замке ему может быть хуже, чем в крестьянском доме, Успокоившись относительно судьбы своего единственного друга, он даже не успел посмотреть на грозные окрестности — он думал только об Эхинэ. Подавив вздох, князь вошел в зал, много веков служивший князьям Андзевским местом развлечений и пиршеств. Его отвели в более теплую комнату, так как здесь было холодно. Сняв с себя оружие, Гурген погрузился в раздумье, не замечая, что из-за занавеси то и дело выглядывали слуги и служанки Андзевского замка, приходившие смотреть на чудо-богатыря.
В это время в покоях князя Андзевского старуха — лекарка зашивала рану Мушега. Князь тяжело стонал. Рана его хоть и не была опасной, но плечо — место очень чувствительное, и старуха безжалостно втыкала иглу в княжеское тело, зашивая края открытой раны. Приготовив снадобье из вина, меда и ладана, она приложила ее к ране, повторяя при этом: «Поможет, если богу будет угодно».
Мушег, морщась, вздыхая и почти плача, только повторял: «Кончай скорей, проклятая старуха», а княгиня Андзевская, покончив с распоряжениями, стояла тут же,
Внешность княгини была примечательной. Ее синие, как море, глаза, оттененные длинными ресницами, отличались такой глубиной, что казались черными. Прекрасный лоб был увенчан густыми волосами цвета воронова крыла. На бледном лице, казалось, никогда не играла улыбка. На эту молчаливую женщину нельзя было смотреть без почтительности и благоговения, но она казалась недоступной.
С таким же безразличием, с каким стояла у постели мужа, она, услыхав о том, что его взяли в плен, приказала воинам поехать в погоню за разбойниками. Так же равнодушно выслушала она рассказ о храбрости чужеземца и не выказала ни малейшего желания повидать его.
Когда князь немного успокоился, он обратился к жене.
— Княгиня, в замке находится наш благодетель, кто бы он ни был, оказанная им услуга так велика, что мы не можем не пригласить его к столу. Я должен принять и угостить его как равного, как своего спасителя и брата.
— Воля твоя, князь, ты здесь хозяин.
— Удивительно, что, находясь столько времени в моем замке, ты ни разу, хотя бы нечаянно, не высказала своего мнения. Когда женщина так небрежно отвечает, то в сердце у нее или кроется глубокая тайна, или она безразлична ко всему. Мне известно, как ты дала согласие на наш брак. Если бы не вынудившие тебя обстоятельства…
— Что же ты замолчал? Продолжай… — сказала княгиня, не меняя своей неподвижной позы.
— Для кого мне продолжать? Я видел много женщин, но такой бесчувственной статуи, неспособной грустить и радоваться, не мог себе представить. Вина здесь не моя и не твоя, а князей Арцруни.
— Если ты не считаешь меня виновной, виновность остальных мне безразлична.
— Куда ты уходишь? Пригласи же этого человека, пусть подадут ужин. Неужели ты забыла о простом приличии?
Княгиня вышла и отдала приказания служанкам. Через несколько минут вошедший в комнату Гурген нашел князя сидящим в углу и обложенным подушками.
— Входи, князь Сурен, — сказал Мушег. — Извини, что так долго оставили тебя одного. Мы были заняты врачеванием наших ран. Скажи, откуда ты едешь? В такие опасные времена надо обладать только твоим бесстрашием и твоей силой, чтобы решиться путешествовать без телохранителей и без слуг.
Гурген отвечал ему отрывисто и кратко, внимательно разглядывая все углы, занавеси и ниши княжеских покоев. Подали ужин. Князь опросил про княгиню. Он был нездоров и ел без аппетита. Гурген, проглотив два-три куска, ушел к себе. Князь Мушег перешел в спальню. Кангуар погрузился в сон. Княгиня Эхинэ, как велела старуха, принесла мужу сонное питье, Мушег выпил его и, повторив несколько раз: «проклятая старуха», — вскоре уснул глубоким сном.
Тогда Эхинэ позвала свою верную служанку, вывезенную из отчего дома, которую она ценила за ее немногословность, и приказала ей не покидать князя Мушега, доносить о каждом его движении. Сама же направилась в комнату Гургена. Открыв дверь, она увидела молодого князя сидящим в глубоком раздумьи у огня.
Дрожь прошла по телу Гургена, когда, подняв глаза, он увидел Эхинэ. Он встал с места и направился к ней, но Эхинэ отступила.
— Не подходи ко мне! — сказала она. — Ко мне может подойти только человек. А те, кто изменяет своему слову, обманывает несчастных и сирот, достойны презрения.