В новую жизнь
Шрифт:
— А я не знаю… тятя вотъ прiѣдетъ… заберетъ меня…
— Тамъ увидимъ… Будешь стараться, а?.. Есть охота?..
— Буду. Кириллъ Семенычъ сказывалъ, — я могу понимать науку…
— Ну, вотъ и понимай.
Сеня не могъ читать. Его оставляютъ у себя эти веселые студенты, „ученые“, у которыхъ такъ хорошо жить, и которые говорятъ такiя умныя слова, что и понять трудно. Ни подзатыльниковъ, ни ругани, ни большого колеса не будетъ больше, не придется бродить по улицамъ. Но вдругъ вспомнилъ онъ про Кирилла Семеныча… А онъ?.. Онъ будетъ, какъ и раньше, работать, ходить по мѣстамъ…
— Ты что это, а? — спросилъ Прохоровъ. — „О чемъ тоска, откуда скука?“
— Кирилла
— Ну, ужъ твоего Семеныча мы взять не можемъ… нѣтъ.
Принятое такъ скорополительно рѣшенiе взволновало студентовъ. Они курили папиросу за папиросой и мѣрили комнату крупными шагами.
Казалось, они осуществляли бродившiя иногда въ головѣ честныя, хорошiя мысли, — служить народу. А сколько было этихъ свѣжихъ, искреннихъ порывовъ!.. Еще на школьной скамьѣ, въ спорахъ съ товарищами, зрѣли эти порывы. Народъ, — не пустымъ звукомъ было для нихъ это слово; въ немъ, этомъ словѣ, слилось все самое дорогое сердцу: и родина, и миллiоны обремененныхъ, и сотни лѣтъ тяжкихъ страданiй, и правда, и цѣль жизни, и надежда на великое, счастливое будущее страны, которое нужно создать.
Они чувствовали себя сильными и способными создавать это будущее.
Страстный по натурѣ, вышедшiй изъ народа, — онъ былъ сыномъ бѣднаго сельскаго псаломщика и перешелъ въ университетъ изъ семинарiи, — Прохоровъ не считался съ препятствiями: въ немъ бурлила непочатая сила „дѣвственной почвы“, какъ онъ любилъ говорить. Семеновъ, сынъ провинцiальнаго мелкаго чиновника, былъ болѣе сдержанъ. Но пыль молодости, жажда честной дѣятельности, стремленiе къ идеалу истины, добра и красоты были въ обоихъ. Суровая жизнь, съ невзгодами и борьбой, съ разочарованiями, съ измѣной убѣжденiямъ, — еще не встала передъ ними грознымъ препятствiемъ, не заставила отказаться отъ свѣтлыхъ порывовъ, рождающихся въ чистыхъ сердцахъ. Они были тѣми, про кого сказалъ поэтъ:
«Мечты насъ гордо призывали «Жить для другихъ, другимъ служить»…
Прохоровъ настоялъ, чтобы готовить Сеню на народнаго учителя, а если бы вдругъ обнаружились въ немъ большiя способности, можно было бы и отдать въ гимназiю, хотя сильно смущали лѣта: Сенѣ шелъ тринадцатый годъ. За два года, что оставалось имъ до окончанiя университетскаго курса, они разсчитывали многое сдѣлать, а тамъ… тамъ можно было бы что-нибудь предпринять, заинтересовать знакомыхъ, товарищей и поддержать Сеню, высылать ему ежемѣсячно рублей по десяти. По окончанiи курса они должны были идти въ земскiе врачи и послужить народу, на средства котораго они получили образованiе. Къ тому времени и Сеня пойметъ свое положенiе, и отъ него будетъ зависѣть, какъ повести себя. Къ чему загадывать, что можетъ быть потомъ?.. Важно было, по ихъ мнѣнiю, начать, „вложиться“, какъ говорилъ грубоватый Прохоровъ, а тамъ…
Ждали прiѣзда отца, котораго Прохоровъ рѣшилъ „взять силой“.
Поэкзаменовали Сеню и нашли жалкiе остатки знанiй, почерпнутыхъ въ Иванковской школѣ; только прочтенныя за годъ, урывками, книги оставили замѣтный слѣдъ въ общемъ развитiи. Купили тетрадки, Семеновъ принесъ съ урока учебники, Прохоровъ добылъ у знакомаго учителя настѣнную черную доску, глобусъ и даже теллурiй [Приборъ, показывающiй обращенiе земли вокругъ солнца. (прим. автора)] на время, — и занятiя начали съ жаромъ.
Горбатенькiй студентъ — математикъ, прiятель Прохорова, тоже увлекся и вызвался преподавать математику, „по
Занимались вечерами, послѣ семи. Семеновх взялъ на себя русскiй языкъ, природовѣдѣнiе, Законъ Божiй и чистописанiе; Прохоровъ — географiю и исторiю, съ начатками политической экономiи, безъ чего, по его мнѣнiю, „ни чорта не получится“; горбатенькiй студентъ — математику. И надо было видѣть, какъ велось дѣло!.. Прохоровъ жилъ въ эти часы, рисовалъ широкiе горизонты, давалъ блестящiя картины. Раздвигались узкiя стѣны комнатки на 4-мъ этажѣ, событiя былой жизни проходили живыми образами. Казалось, весь мiръ оживалъ въ глазахъ Сени: эти уроки исторiи онъ никогда не забудетъ. Съ утра студенты уходили въ клиники, вечера, до 7–8 ч. проводили на урокахъ, а Сеня весь день занимался.
Черезъ недѣлю, послѣ начала занятiй, прiѣхалъ Николай изъ деревни.
Какъ оказалось, письмо Кирилла Семеныча гдѣ-то пропало.
Какъ и ожидали, отецъ съ первыхъ же словъ заявилъ, что „намъ это, стало быть, не подходитъ“. Сеня стоялъ въ уголкѣ и съ трепетомъ ждалъ, чѣмъ кончится дѣло. Тысячи доводовъ приводилъ Прохоровъ, переходилъ въ пылу спора всѣ границы, дѣлалъ экскурсiи въ область исторiи, говорилъ о Ломоносовѣ, о Кольцовѣ, о великомъ значенiи „сознательного труда“; но Николай всѣ его доводы разбивалъ однимъ словомъ:
— Не по насъ это…
Онъ благодарилъ, что „прiютили мальчишку“, но стоялъ на своемъ.
— Сбирайся!.. въ деревню возьму, ежли у Иванъ Миколаича не опредѣлю, у золотаря… — сказалъ онъ Сенѣ. — Благодаримъ покорно на угощенiи… Прощенья, баринъ, просимъ… Вы нашего состоянiя не понимаете… Какъ вы изволите быть господа хорошiе… а мы мужики…
— Тьфу! — плюнулъ Прохоровъ. — Дерево, и больше ничего!.. Баринъ да баринъ… Во-первыхъ, я не баринъ!.. „Ваше положенiе“ да „ваше положенiе“… Какое наше положенiе?.. Зимой вотъ здѣсь, а лѣтомъ… вотъ этими бѣлыми руками землю пахалъ да косилъ… Да, пожалуй, не хуже тебя…
Николай удивленно поглядѣлъ на студента.
— Тысь, какъ землю?..
Тутъ Прохоровъ не далъ Николаю одуматься. Снова посыпались доводы.
— Мой отецъ и сейчасъ пашетъ землю… Я самъ пробивалъ себѣ дорогу… Что же, я хуже рабочаго, а? хуже васъ?..
Николай смутился. На него строго глядѣлъ студентъ и требовалъ отвѣта. И Николаю показалось, что онъ обидѣлъ этого „горячаго барина“.
— Придетъ время, — горячился Прохоровъ, — вырастетъ твой Сенька такимъ же дер… — онъ хотѣлъ сказать — „деревомъ“ — какъ ты, будетъ за станкомъ торчать да спину гнуть, ничего не понимая… онъ тебѣ тогда припомнитъ нашъ разговоръ… Ты его-то спросилъ, хочетъ онъ или нѣтъ?..
Николай взглянулъ на Сеню, уже натянувшаго пальтишко. Тотъ пугливо смотрѣлъ на него заплаканными глазами.
— Такъ рѣшай же его судьбу!.. Волоки его въ мастерскую. Волоки!..
Отецъ Сени задумался. Въ его утомленной отъ долгихъ разговоровъ головѣ происходила медленная, тяжелая работа.
— Денегъ у меня нѣтъ… бѣдны мы… — вдругъ сказалъ онъ.
— Тьфу ты, господи!.. да вѣдь ничего намъ не надо!
— То-ись, какъ, даромъ?.. А харчи тамъ?..