В новую жизнь
Шрифт:
Но, когда раскачавшееся колесо ударило его раза два по подбородку и швырнуло на полъ, онъ возненавидѣлъ его и понялъ Ваську.
— Ты что-жъ, чертенокъ!.. — кричалъ изъ-за перегородки Иванъ Максимычъ. — Только упусти еще у меня!
— Два года его вертѣлъ, — такое чортово колесище… — пояснялъ Васька. — Я ужъ его сломалъ разъ, да опять сдѣлали. Одного мальчишку чуть не пришибло…
День въ мастерской начинался съ шести утра и кончался въ восемь, когда старшiй мастеръ Кириллъ Семенычъ снималъ съ головы ремешокъ.
Тогда всѣ бросали работу и шли
Потомъ Иванъ Максимычъ отправлялся въ трактиръ, и надо было дожидаться его и не задержать за дверью.
Кончивъ работы, мальчики приносили изъ чулана рваные тюфяки и устраивались спать на полу. Тушилась лампа, и въ уголкѣ, возлѣ лохани, начиналась бесѣда. Вспоминались мелкiя радости, прошлое, такое счастливое въ сравненiи съ настоящимъ. Сеня говорилъ о деревнѣ, о дѣдѣ Савелiи, объ Иванковской школѣ, о поѣздкахъ въ „ночное“.
— И волки у васъ есть? — спрашивалъ восторженно Васютка. — А вѣдмеди есть? Ужли нѣтъ вѣдмедей: а? Ишь, крысища бѣгаетъ… А есть у васъ тамъ… тигра?…
— Нѣтъ. У насъ больше зайцы!.. Надысь Семенъ волка вилами запоролъ…
— Хорошо у васъ, — вздыхалъ Васька. — А я и въ лѣсу-то не былъ ни разу… Меня, говорятъ, на камняхъ нашли, на мостовой.
Было холодно въ мастерской, и мальчики ежились подъ рванымъ лоскутнымъ одѣяломъ.
День за днемъ таяли впечатлѣнiя деревни: ихъ вырывали изъ памяти суровые нравы мастерской и этотъ вѣчный стукъ и лязгъ желѣза. Ѣдкiй запахъ кислотъ и каменнаго угля вытравляли нѣжныя ощущенiя, сохранившiяся въ душѣ отъ жизни подъ читсымъ и свободнымъ небомъ, среди луговъ и полей. Лежа на кирпичномъ полу мастерской, Сеня пытался вызвать въ памяти сладкiя грезы прошлаго, и это все рѣже и рѣже удавалось ему. Какая-то сѣрая стѣна уже закрывала ихъ, эти грезы.
Раньше, лежа съ дѣдомъ на печкѣ, или лѣтомъ, когда, бывало, на зорькѣ ходилъ онъ съ отцомъ на лугъ косить, онъ не чувствовалъ надъ собой гнета: тамъ онъ былъ вольнымъ, такимъ же работникомъ для семьи, въ свои одиннадцать лѣтъ, какъ и отецъ. Здѣсь же его отовсюду давила посторонняя сила, зависимость, страхъ.
И никого кругомъ, никого, кто могъ бы ободрить, сказать теплое слово.
Нѣтъ, въ затхлой мастерской былъ человѣкъ, и этотъ человѣкъ…
Но обратимся къ разсказу.
Иванъ Максимычъ цѣлый день былъ не въ духѣ, бранился съ женой, ругалъ мастеровъ и клялся, что „скоро вся эта канитель кончится“.
Постоянный заказчикъ, владѣлецъ крупной городской торговли, объявилъ себя несостоятельнымъ и не платилъ Ивану Максимычу.
— Лампы заправляй! — крикнулъ хозяинъ Сенѣ.
Тотъ пугливо жался у двери.
— Я говорю!!. Что?.. бутыль разбилъ?.. что?.. склизко? Вотъ тебѣ склизко!..
Онъ ударилъ Сеню наотмашь, сбилъ съ ногъ и продолжалъ дѣйствовать подвернувшимся
— Брось! — крикнулъ Кириллъ Семенычъ, подходя къ хозяину. — Убьешь вѣдь мальчишку! брось! въ полицiю заявлю.
— Не встрѣвайся, ты!.. наживи дѣло и командуй…
— Дѣло! не смѣешь людей терзать… Не хорошо, Иванъ Максимычъ, не законъ это…
— Мое дѣло хозяйское … по закону могу учить.
— Да что „по закону“… ты по совѣсти-то!.. Ишь, исполосовалъ-то, рубаху всее изодралъ… Ну, вотъ помни мое слово, сколько разъ говорилъ: ежели еще бить будешь, прямо къ мировому заявлю.
Иванъ Максимычъ угомонился; Кириллъ былъ ему полезенъ, и ссориться съ нимъ было не разсчетъ.
Настала ночь. Сеня лежалъ въ углу и не могъ заснуть: ныло все тѣло, на сердцѣ стояла муть, будущее представлялось мрачнымъ.
— Будетъ тебѣ ревѣть-то, — утѣшалъ Сеню Васютка. — Мнѣ вонъ вчерась какъ врѣзалъ, а я ничего… чортъ съ нимъ, съ Рыжимъ…
— Чего ревѣть!.. Тебѣ хорошо еще, у тебя отецъ есть… Отпиши ему, что, молъ, дерется Рыжiй, онъ тебя и возьметъ въ деревню. А мнѣ вотъ…
Сеня пересталъ плакать.
— У меня никого нѣтъ. Баринъ вотъ, который…
— Какой браинъ?
— Изъ шпитательнаго, вотъ который приходитъ. Жалился я ему надысь, а онъ пальцемъ пригрозилъ… серди-итый. А то давай, Сенька, убѣгемъ… пойдемъ, куда глаза глядятъ. И придемъ мы… въ какое-нибудь заморское царство… а?…
Сеня вздохнулъ. Вздохнулъ и Васютка.
— Да не уйтить только. Онъ, Рыжiй, хи-итрый. Вотъ что, Сенька: пойдемъ къ тебѣ, въ деревню. Возьметъ меня твой отецъ, а?..
— Не знаю…
Чиркнула спичка въ темнотѣ и освѣтила мастера Кирилла, сидѣвшаго на лавкѣ и раскуривавшаго трубку. Спичка потухла, и лохматая голова Кирилла потонула во тьмѣ.
— Охъ, Господи, помилуй насъ грѣшныхъ… А ты, парнишка, не отчаивайся, — услыхалъ Сеня знакомый голосъ. — Поплакалъ, тоску-то замирилъ, и будетъ. Жизнь, братъ, еще впереди, милый ты мой, — гляди, и въ мастера выйдешь. Да-а… теперь што еще!.. А, бывало, проволокой драли, да-а-а… Вонъ онъ, Васька-то… изъ воспитательнаго дома… безъ отца, безъ матери… а, ничего, терпитъ…
— Я, Кириллъ Семенычъ, ужъ привыкъ. У меня, Кириллъ Семенычъ, даже синяки не вскакиваютъ…
— То-то и есть. Э-эхъ, пареньки… Терпи, казакъ, — въ атаманы выйдешь.
Скоро трубка перестала попыхивать, — Кириллъ Семенычъ заснулъ.
— Ужъ и умный онъ у насъ, — сказалъ Васютка. — Самый умный изо всѣхъ. И книжки читаетъ, звонки лектрическiе можетъ дѣлать…
Глава VII. — Кириллъ Семенычъ
По воскресеньямъ Иванъ Максимычъ торговалъ на „Сухаревкѣ“ изъ палатки. Торговля эта была поручена имъ старшему мастеру, Кириллу Семенычу, на котораго можно было положиться вполнѣ, а самъ онъ посвящалъ праздникъ трактиру.