В новую жизнь

Шмелев Иван Сергеевич

Наступили осеннiе дни. На улицахъ была грязь, днями лилъ дождь. Въ мастерской огни зажигали рано. Сырость выступала по угламъ, и было холодно спать на полу. Мастера не выходили къ воротамъ, а послѣ работы сидѣли на лавкахъ и дымили махоркой. Кириллъ Семенычъ пристраивался къ лампочкѣ и читалъ.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Васютка жался у печки.

Ночью Сеня чувствовалъ его горячее дыханiе и бредъ.

Утромъ Васютка не поднялся съ постели.

— Васька, ставь самоваръ! — крикнула хозяйка. —

Ты чего это, паршивецъ, не поднимаешься?..

Вася не двинулся, чуть повернулъ голову и просительно смотрѣлъ на хозяйку.

— Васька-то никакъ заболѣлъ, — сказала хозяйка мужу.

— Ты чего это, а?.. Васька! — спросилъ Иванъ Максимычъ.

— Голову кружитъ…

— А, чортъ!.. прохватило… Вставай-ка… расходишься…

Но тутъ вмѣшался Кириллъ Семенычъ.

— Чего тревожить-то… вишь, красный лежитъ…

День начался. Стучали молотки, визжали подпилки, скрипѣло большое колесо. Гарь стлалась по мастерсокй изъ горна. Въ уголкѣ, недалеко отъ лахани, лежалъ Васютка, прикрытый съ головой грязнымъ лоскутнымъ одѣяломъ.

Наступилъ вечеръ.

— Что, Васька? ужинать будешь, а? — спросилъ Сеня.

Вася открылъ глаза и молчалъ. Подошелъ и Кириллъ Семенычъ.

— Что, парнишка? какъ дѣла, а?

— Ки-риллъ Семе-нычъ… — хриплымъ голосомъ зашепталъ Васютка.

— На волю бы… дыхать тяжко… глотку захватило…

— Глотку?.. — тревожно спросилъ мастеръ. — Хозяинъ, а, хозяинъ! Иванъ Максимычъ!.. въ больницу его надоть… глотка у него…

Иванъ Максимычъ собирался въ трактиръ.

— Завтра отправимъ… Можетъ, отлежится.

Весь вечеръ Кириллъ Семенычъ съ Сеней сидѣли возлѣ Васютки.

— Э-эхъ… ни отца, ни матери… никому-то не нуженъ.

— Постой-ка… бредитъ никакъ…

Оба наклонились надъ больнымъ.

— Ишь… это онъ про груши… какъ на кладбище ходили… помнитъ… — сказалъ Кириллъ Семенычъ. — И радости-то всей, что грушки съѣстъ. Вотъ зима придетъ, — подъ Дѣвичье свожу васъ, на каруселяхъ прокачу…

— А не помретъ онъ?
–

— Помретъ, — царство небесное… Маяться не будетъ… Что былинка въ полѣ… безъ родного глазу растетъ…

Прошла ночь. Вернулся Иванъ Максимычъ, и заснуло все въ мастерской. Сеня уже сталъ забываться, какъ вдругъ сильный хрипъ разбудилъ его. Онъ поднялся на локтѣ и прислушался. Было темно и страшно, и въ этой темнотѣ слышались прерывающiеся хрипы задыхавшагося человѣка.

— Кириллъ Семенычъ! — крикнулъ Сеня въ страхѣ. — Кириллъ Семенычъ!.. Вася помираетъ!..

Мастеръ вскочилъ, зажегъ лампочку и подошелъ къ Васютке. Вася, разметавшись, лежалъ съ закрытыми глазами и хрипѣлъ. Голая грудь съ мѣднымъ крестикомъ подымалась часто-часто.

— Помираетъ никакъ… — дрогнувшимъ голосомъ сказалъ Кириллъ Семенычъ. — Вася, Васютка!.. Господи!.. Эй!.. Иванъ Максимычъ! хозяинъ!..

Онъ

сталъ стучать въ дверь за перегородку.

— Васька помираетъ!.. вставай!!!

Ужасъ охватилъ Сеню. Онъ сидѣлъ на лавкѣ и не отрывалъ глазъ отъ угла, гдѣ, освѣщенный тусклой лампочкой, лежалъ на грязномъ тюфякѣ задыхавшiйся Васютка. Возлѣ стоялъ взъерошенный хозяинъ и мастера, Кириллъ Семенычъ спѣшно натягивалъ сапоги.

— Въ больницу надо… чево тутъ… — бормоталъ хозяинъ.

— Безъ тебя знаю, — кричалъ Кириллъ Семенычъ. — Давеча надо было!.. Вамъ что!.. Говорилъ давеча отвезти… Медицины не понимаете!.. Давай его пачпортъ!.. ну!..

Всѣ суетились, бѣгали. Кириллъ Семенычъ натягивалъ на Васютку пальто, сверху укуталъ своимъ полушубкомъ и обвязалъ шарфомъ.

— Мальчишка на камняхъ спитъ, у двери… Сколько разъ говорилъ — лавки сдѣлать — горячился Кириллъ Семенычъ.

— Сами-то на перинахъ дрыхнете…

Извозчикъ былъ нанятъ. Кириллъ Семенычъ взялъ Васютку на руки и вынесъ изъ мастерской.

— Ишь, развоевался, старый хрѣнъ… — мрачно сказалъ Иванъ Максимычъ, уходя досыпать ночь.

— Сурьезный старикъ, — говорили мастера, — холоду напустилъ…

Глава IХ. Куда идти?

Утромъ Кириллъ Семенычъ разсказывалъ:

— Какъ прiѣхали въ больницу, сейчасъ его въ ванну потащили… Ужъ тамъ возьмутся. Молодой все народъ, живой… Чистота!.. Докторъ горячiй такой… „Чего, говоритъ, до коихъ поръ держали?… Такую, говоритъ, болѣзнь въ самую пору надо захватить… Дурачье, говоритъ, вы…“

Дифтеритъ, говоритъ, у Васьки-то… „Но, говоритъ, попробуемъ…“ Ужъ они возьмутся. Для нихъ что Васька, что другой кто… Для науки орудуютъ…

Въ тотъ же день въ мастерскую явились городскiе санитары и произвели дезинфекцiю. Мыли стѣны и полъ, прыскали чѣмъ-то, и сожгли Васюткинъ тюфякъ, не взирая на протесты Ивана Максимыча. Черезъ день выбѣлили заново всю мастерскую.

— Чтобы заразы не было, — пояснилъ Сенѣ Кириллъ Семенычъ. — Наука, братъ… строго!..

Въ тотъ же день онъ ходилъ узнать о Васюткѣ и сообщилъ, что можетъ и выздоровѣетъ.

Иванъ Максимычъ что-то былъ мраченъ, дни и вечера проводилъ внѣ дома, возвращался возбужденный, грозилъ, что „скоро все это кончится.“

Что должно „кончится,“ — никто не зналъ. Загадка разъяснилась скоро.

Недѣли черезъ двѣ послѣ отправки Васютки въ больницу, въ мастерскую явился человѣкъ въ формѣ, съ портфелемъ, показалъ Ивану Максимычу какую-то бумагу и предложилъ уплатить деньги. Иванъ максимычъ горячился, клялся, что ему самому долги не платятъ, что его разорили „въ чистую…“