В новую жизнь
Шрифт:
Это былъ знаменитый литейщикъ, извѣстный на многихъ заводахъ. Въ ночлежные дома приводила его болѣзнь: проработавъ мѣсяцевъ шесть, онъ начиналъ тосковать, бросалъ мѣсто и запивалъ мѣсяца на два; пропивалъ съ себя все, ночевалъ по угламъ, отдыхалъ и снова „входилъ въ линiю“.
Обыкновенно, къ концу запоя, товарищи выручали его, одѣвали, и онъ немедленно поступалъ на заводъ: его цѣнили.
Шла вторая недѣля, какъ Сеня и Кириллъ Семенычъ жили въ ночлежномъ домѣ. Извѣстiй изъ деревни не было: должно быть письмо Кирилла
Старый мастеръ послѣднiе дни пропадалъ въ городѣ, обходя заводы и мастерскiя, возвращался усталый, разбитый, ложился на лавку и молчалъ; всегда дѣятельный, онъ томился своимъ положенiемъ безработнаго, выбитаго изъ привычной колеи человѣка.
— Чтой-то ты и не поговоришь, дядя… Аль плохи дѣла? — спросилъ какъ-то крючочникъ.
— Да, ужъ надо-бы хуже, да нельзя… И ломаетъ меня всего… должно, прохватило.
— Какъ не ломать?.. Нашего брата всю жизнь ломаетъ да мнетъ. И парнишка-то присмирѣлъ твой…
Какъ-то ночью Кириллъ Семенычъ поднялся напиться, покачнулся и упалъ: кружилась голова.
— Что ты тамъ тычешься? — крикнулъ хозяинъ.
Кириллъ Семенычъ еле добрелъ до лавки и разбудилъ Сеню.
— Тяжко мнѣ… ровно огнемъ жжетъ… Водицы дай…
— Кириллъ Семенычъ… голубчикъ, Кириллъ Семенычъ… — шепталъ Сеня, отыскивая въ темнотѣ ведро съ водой.
— Ничего… ничего, братикъ… поправимся… отлежаться надо.
Ночью онъ бредилъ, разговаривалъ съ Пахомычемъ и, какъ казалось Сенѣ, плакалъ во снѣ. Забѣлѣло утро. Кириллъ Семенычъ лежалъ съ закрытыми глазами и тяжело дышалъ.
Подошелъ хозяинъ, потрогалъ больного и поморщился.
— Свернулся старикъ-то… И принесло его на грѣхъ!.. Давеча съ коридора двоихъ въ больницу свезли…
Сеня сидѣлъ около и смотрѣлъ на осунувшееся лицо Кирилла Семеныча, не зная, что теперь дѣлать.
— Боленъ Кириллъ Семенычъ… трясетъ его, — робко сказалъ онъ хозяину.
— Знаю, что боленъ… Эй, дядя!.. ты!..
Кириллъ Семенычъ открылъ глаза, сказалъ что-то непонятное и снова закрылъ.
— Кириллъ Семенычъ! — испуганно спрашивалъ Сеня.
Но тотъ не говорилъ ничего. Приближался вечеръ. Сильнѣй и сильнѣй овладѣвало Сеней безпокойство. Что дѣлать? Никого нѣтъ, хозяинъ ворчитъ, грозитъ выпроводить изъ квартиры, помощи нѣтъ. А что, если…
Нѣтъ, лучше не думать. Въ эти тяжелые часы Сеня ясно созналъ, какую опору имѣлъ онъ въ этомъ безпомощномъ теперь человѣкѣ, чужомъ ему совсѣмъ и такомъ близкомъ. Все чужое кругомъ, страшный городъ…
Встревожился и хозяинъ: три дня не платили ему за уголъ. Сеня слышалъ, какъ за перегородкой шумѣли ночлежники, спорили, упоминали о больницѣ. Только безногiй крючочникъ выползъ къ лампѣ и, какъ машина, пощелкивалъ щипчиками, вырабатывая свой паекъ.
— Въ больницу отправить… — услыхалъ Сеня хриплый голосъ хозяина. — Чего добраго, помретъ еще.
Подошелъ литейщикъ, кой-кто еще. Цѣлая группа людей, рваныхъ и грязныхъ, обступила Кирилла Семеныча.
— Какъ тебя… можешь ты понимать?.. Да не реви ты-то!..
— Водки бы ему дать, — совѣтовалъ литейщикъ.
Достали водки, но не могли разжать рта.
— Можетъ и отойдетъ!.. Растереть его солью!.
–
— Чего тутъ толковать?.. Въ больницу его надо, — сказалъ хозяинъ. — Извѣстно, горячка.
— Не иначе что… Вонъ изъ пятаго номера отъ Кривого всѣхъ высадили и все пожгли.
Жльцы долго спорили, высказывали предположенiя, что, можетъ, и такъ обойдется. О Сенѣ совсѣмъ забыли. Онъ сидѣлъ, слушалъ и, казалось, не понималъ, что происходитъ. Хозяинъ настоялъ на своемъ. При свидѣтеляхъ осмотрѣли пожитки Кирилла Семеныча, нашли паспортъ, сберегательную книжку и деньги; завязали въ узелокъ. Призвали дворника и передали ему на сохраненiе сундучокъ. Сократъ Иванычъ, раздобывшiй гдѣ-то пальтишко, и по всѣмъ признакамъ „выходившiй на линiю“, вызвался доставить Кирилла Семеныча въ больницу.
— Ты гляди… тринадцать рублевъ на немъ… — подозрительно оглядывая гигантскую фигуру литейщика, сказалъ хозяинъ.
— Еще скажи! — внушительно отрѣзалъ тотъ.
Кирилла Семеныча съ трудомъ одѣли, и литейщикъ понесъ его на извозчика. Сеня плелся сзади, не зная, что дѣлать, не рѣшаясь спросить.
Онъ хотѣлъ было ѣхать въ больницу вмѣстѣ, но кто-то остановилъ его.
Онъ робко жался возлѣ извозчика, всматриваясь въ багровое лицо и оловянные, блуждающiе глаза Кирилла Семеныча. Тотъ что-то пытался сказать, когда его взглядъ скользнулъ по Сенѣ, пошевелилъ рукой, но никто ничего не понялъ.
Сеня остался стоять у входа въ домъ, не зная, куда идти.
Подмораживало. На площади было темно и пусто, и эта темнота гнала его назадъ, въ ночлежку. Тамъ ему, конечно, скажутъ, что дѣлать и куда идти.
Онъ поднялся въ квартирку и подошелъ къ хозяину.
— А мнѣ теперь что дѣлать? — спросилъ онъ.
— А чего раньше не говорилъ?.. И я-то забылъ… Деньги то увезли…
Чего дѣлать?.. Въ участокъ иди, тамъ заявишь… Чего тутъ тебѣ торчать… Чужой ему ты?
— Чужой…
— Ну, вотъ… Нечего тебѣ тутъ… Тамъ тебѣ и пищу дадутъ и все… да… А у насъ гдѣ жъ тебѣ… Можетъ, старикъ и не выпишется совсѣмъ…
Сеня стоялъ передъ хозяиномъ, смотрѣлъ на него, на столпившихся около ночлежниковъ. Правда, что-же онъ имъ? Кириллъ Семенычъ, еще неизвѣстно, сколько времени пролежитъ въ больницѣ, да вѣдь и ему онъ чужой. Слезы подступали къ глазамъ отъ сознанiя одиночества и заброшенности.
— Кинули мальчишку…. Родителевъ благодари, — сказалъ крючочникъ. — У насъ ежели бы артель, а то народъ съ вѣтру все… сейчасъ одни, завтра другiе. И впрямь, въ часть тебѣ. Требуй отправки. Сейчасъ тебя въ тюрьму возьмутъ, а тамъ по этапу на родину отправятъ… пужаться нечего…