В опале честный иудей
Шрифт:
А между тем болезнь, поразившая поэта Ал. Соболева, наступала. Самочувствие его ухудшалось. Выбора не было: мне пришлось вступить в борьбу за выход его поэтического сборника. Вместо него. Громко сказано! Поставьте себя на мое место и сразу поймете, не осудив меня, что сил на борьбу на два фронта, где главным была жизнь Александра Владимировича, оставалось у меня катастрофически мало.
Но я написала письмо директору издательства «Современник», в то время - Гусеву. Впрочем, какая разница, что за фамилия у него была! Если вас искусает собака, имеет ли значение, кликали ее Рексом или Шариком? Словом, в письме я просила ускорить выход книги и издать ее в более полном объеме, так как знала: из 160 (или больше? не помню) стихотворений для сборника отобрали только 48... Могли отобрать
Я просила, доказывала, настаивала. Кто-то, возможно, скажет: «Ну и дура! Нашла, к кому взывать о совести, внимании, перед кем трясти заслугами поэта. Только масла в огонь подливала!» Но моим пером водило отчаяние, двойное отчаяние: и из-за смертельного приговора мужу, и из-за страха, что не успеет он увидеть единственную книгу своих стихов.
Мое письмо положило начало многомесячной переписке. Директор издательства не грубил, не хамил. Он увиливал от прямых ответов на мои вопросы, не говорил правды. Я бросалась опять увещевать, доказывать. Следовал очередной ответ... Ежеминутно, ежесекундно озабоченная здоровьем Александра Владимировича, я, приходится признаться, плохо соображала в то время и не сразу поняла, что мне «запустили дурочку» - оказывается, известный способ насмехаться над надоедливым корреспондентом, отвечая ему «не по теме»... Около темы и всегда рядом, но не точно, сохраняя повод для нового обращения... Причем директор издательства знал, знал, знал о том, как и чем болен Ал. Соболев - не просто «проходной» поэт, а автор знаменитого произведения! Я не берусь, оцените сами его роль в «игре» со мной, степень его человечности. Вы могли бы так поступить?.. Сколь ни греховен род людской, верю: нашлись бы лишь единицы охотников затевать «игры» с женой обреченного человека, тем более так искренне и полно послужившего людям мира.
Видя, что мои обращения к Гусеву безрезультатны, готовившийся ко второй онкологической операции Ал. Соболев, озабоченный судьбой книги, настоял на встрече с директором издательства. Согласие было получено без особых трудностей. И волей-неволей Ал. Соболеву пришлось принять участие в отвратительном фарсе, где ему была отведена жалкая, оскорбительная роль. Из-за наступающей слабости чувствовал себя он очень неважно, и я сопровождала его на свидание с Гусевым. Несколько реплик Гусева будто из заранее состряпанной «одноактной пьесы» позволят определить характер беседы. Во встрече кроме Гусева сторону издательства представлял редактор сборника Романов.
...Повертев в руках рецензию Оботурова - не иначе как предмет нападения, - Гусев явно заколебался, чего не сумел скрыть, нерешительно, с оттенком неловкости, пробормотал, обращаясь то ли к нам, то ли к самому себе: «Ну, это мы отложим...» Вспоминая это теперь (тогда и сил и собранности недоставало), я могу истолковать нерешительность Гусева как все-таки некоторое его смущение перед рецензией Оботурова: последний настолько перестарался, что заставил даже заказчика почесать затылок!.. «Вот ему, — Гусев ласково положил руку на плечо редактора Романова, - хорошую книжку издам». (Действительно, в том же, 1985 г. вышла упомянутая книжка тиражом в 40 тыс. экземпляров.) «С поэтом-то я договорился бы, — кивок в сторону бледного, с испариной на лбу от слабости и волнения Соболева, - а вот с ней (или с “такой” - не помню, равно нагло), - кивок в мою сторону, - если таких принимать - инфаркт заработаешь!»
Ни ножа, ни топора, ни огнестрельного оружия в руках у меня, понятно, не было. Я и не угрожала, я, по своей дурацкой привычке ждать улыбку в ответ на улыбку, взывала к совести, упоминала о первой и единственной книге Ал. Соболева, правда настойчиво (чего не разрешалось!), опять просила ускорить ее издание и в наиболее полном виде. Мы покинули издательство, заручившись обещанием Гусева сборник издать... Ах, знать бы тогда, какой подарок готовит Ал. Соболеву, как он ее называл, «фарисейская банда»!
Выразитель ее интересов, сообщник Гусев - кто он в масштабах истории? Что он такое?! Партбилет, без которого он и тогда трех копеек не стоил, дал ему право и возможность издеваться над человеком, в сравнении с которым он был - никто и ничто. Во время встречи
Можно, не мудрствуя, толковать его слова совсем примитивно, мол, не вздумай жаловаться... «наверху» встретят тебя мои друзья-приятели. В любом случае Гусев дал понять: в войне с Ал. Соболевым он не одинок. За ним - самая мощная сила... Сама партия! Она на его стороне (?!).
Прошло еще семь-восемь месяцев. За несколько дней до Нового - 1984 - года вторично прооперированный по поводу онкологического заболевания создатель «Бухенвальдского набата» после полуторамесячного пребывания в больнице вернулся домой. Каким было его самочувствие - ясно без ; лишних слов. Он очень медленно оправлялся от полостной операции, осложненной дополнительным хирургическим вмешательством, от трудного послеоперационного периода. (Об этом в отдельной части книги, названной мной «Самое страшное».)
Вскоре побывал у поэта гость из издательства - редактор ; Романов. Он привез отклоненные стихи, ознакомил Ал. Соболева с предполагаемой книжкой, чтобы получить согласие автора на ее содержание. Некоторых стихов уже коснулась - увы, топорно - рука редактора (а может быть, кого-то вместо него? Не удивляйтесь: все прояснится чуть позже). Редактирование свелось к тому времени - позже было и другое - к сокращению строф, надо понимать лишних, в целом ряде стихотворений. Известное напутствие творящему «чтобы словам было тесно, а мыслям просторно» Романов (или кто-то) применял на практике по своим меркам и вкусу, естественно. И... вместе с «водой» выплескивали и «ребенка», т.е. выхолащивали суть и искажали строй стиха, даже упраздняли сам его замысел. В «урезанных» таким образом стихах автор, понятно, выглядел горе-сочинителем, стихосложением не владеющим... Два из таких «сокращенных» стихотворений Ал. Соболев вынужден был изъять из и без того крошечного сборника сразу же. И предложил поставить взамен два из отвергнутых: «Правда» и «Зачем я родился», выше я о них говорила. «Правда» - поэтический автопортрет поэта.
Что касается монолога «Зачем я родился», то в нем составители сборника усмотрели слова, для них непереносимые.
Можно ли тиражировать строки поэта о том, что он родился для того, чтобы .. .набатную песню о мире сложить и с нею в сердцах человеческих жить.
Нетерпимо!.. Недопустимо!.. Несносно!..
Романов не отважился самостоятельно заменить «два на два», что говорило о его зависимости и подконтрольности во всем, что касалось сборника стихов Ал. Соболева. Он позвонил от нас главному редактору издательства «Современник», в то время Фролову, и мгновенно получил твердокаменный отказ. Невольно подумалось, что Фролов не только держит в уме, но и наизусть затвердил содержание книжки Ал. Соболева. Молодец главный редактор! А какова память - поискать! Ни секунды не затруднился с ответом!..
Слишком слаб был в тот момент больной поэт, чтобы воспротивиться демонстративному хамству и произволу. Он подчинился насилию, согласился на выход книги из 48 стихов... Книжка-«малышка» у автора «Бухенвальдского набата»?! Насмешка, издевательство!.. Но ослабленный болезнью организм инвалида оправдывался: «А ничего-то - лучше?!» Не знал тогда, заподозрить не мог Ал. Соболев, что правильнее было бы выбрать «н и ч е г о»!
Теперь, по прошествии десятилетий, все происшедшее с нами тогда невозможно назвать иначе как наваждением, замороченностью. Толпятся в голове воспоминания, всплывают вопросы, звучащие обвинением нас обоих в беспринципности, потере бдительности и, приходится признаться, в... глупости. Да, оба мы - и поэт и я - были не правы, смирившись с обидной подачкой вместо хорошей по содержанию, красочно оформленной книжки, способной достойно представить творческое лицо автора «Бухенвальдского набата». Как вообще сплоховал Ал. Соболев, словно позабыв вдруг, что он создатель знаменитого, огромной общественно-политической важности произведения?! В равной мере вина в том и моя. Вина ли? У поэта - рак, я - гипертоник, мне 62 года... Измучена, издергана болезнью мужа, страхом за его жизнь. Ал. Соболев - на положении изгоя, во враждебном окружении... Я - возле него, умирающего, одна.