В опале честный иудей
Шрифт:
Хороша «цитадель»?! Зная это, поднимите камень поувесистее и метните в нас!.. Не можете?.. Рука не поднимается? Совесть не позволяет?.. Спасибо... Но вынуждена вас огорчить: среди руководящих издательством «Современник» в 80-е годы единомышленников у вас не нашлось бы.
Издатели тогда затеяли беспроигрышную для себя игру. Если бы Ал. Соболев возмутился и отказался от издания жалкой, невзрачной книжечки в мягкой обложке - они были бы в выигрыше: не было у Ал. Соболева книг и не будет... Тем более что ему без года семьдесят и - ворох болезней, болезней... На случай нежелательного выхода книжки были, как стало ясно много позже, предусмотрены и с блеском осуществлены иные мероприятия, разумеется разгромнонаступательного
А время шло... Автор периодически позванивал редактору. Получал заверения, что «книга в работе». Обратите внимание на эти три слова... Вот нахлынули воспоминания и пробудили потребность рассказать все в деталях, разложить по полочкам, обрисовать, объяснить... Но к чему? Только себе сделаю больно. Поднимать из памяти образчики жестокости, беспощадности?.. Описывать в подробностях страдания жертвы и ликование мучителей?.. Я предпочитаю этого не делать. Предпочитаю быть краткой. По примеру супруга.
«Бухенвальдский набат» в свое время вызвал массу подражаний и на любительском, и на профессиональном уровне. И если Ал. Соболев всего-то несколькими словами, скупо и емко нарисовал фашистские злодеяния - «жертвы ожили из пепла» и «сотни тысяч заживо сожженных», - то подражатели старались как можно больше напихать в стихи натуралистических подробностей - трупы, кости, части человеческого тела и пр.
...Подходил к концу третий год пребывания рукописи «Бухенвальдский набат» в издательстве «Современник».
В один из дней почта принесла гранки будущей книжки. Приятная новость, хоть и ожидаемая. Поэт должен был проверить сверстанный экземпляр, исправить ошибки - возможные, - подписать окончательный вариант, разрешив его тиражировать. Но чувствовал он себя плохо. А у меня не было опыта в подобных делах. Благоговея перед почти книгой, я позвонила Романову за инструкцией. Получила совет, обратите внимание: внести правку не в присланные гранки, а на отдельный листок бумаги, где указать, на какой странице слово или строка нуждаются в исправлении. Твердо и ответственно могу заявить: я не оставила незамеченной или неисправленной ни одной ошибки!
Слишком скоро выяснилось, что труд мой был напрасен... Где он, тот листочек, куда я старательно и четко внесла замеченные погрешности в тексте стихов?..
Между исправлением гранок и подписанием сверстанной книги к печати прошло еще несколько месяцев. Как будет выглядеть сборник стихов в готовом виде, автор не знал: художник-оформитель оказался человеком-невидимкой. Причина ясна - действовала доверенность, выданная автором. Конечно, каждый поймет - уважая больного автора, желая его поддержать, успокоить, да и просто в угоду этикету следовало показать ему перед тиражированием придуманную кем-то обложку книги, ее внешний вид. Но это, повторяю, при уважении к автору, а не при ненависти к нему.
Пока книжка черепашьими шажками продвигалась к финишу, над Ал. Соболевым, словно дамоклов меч, нависла угроза рецидива болезни. Правда, к концу 1984 г. оба мы обрадованно отмечали некоторые признаки выздоровления: Александр Владимирович пополнел, на еще недавно желтовато-бледном его лице временами проступал легкий румянец. Он окреп, и мы возобновили прогулки по лесопарку, радуясь, что к утомлению ходьбой стало примешиваться приятное чувство отдыха, прилива сил... И я, осчастливленная такой зримой переменой, с жадностью и надеждой ловила рассказы о том, что и раковые больные после удачных хирургических операций живут еще долго-долго...
В делах обыденных у моего
Удивлял и беспокоил меня тогда, вероятно лишь моему сверхвнимательному взору видимый, разлад между состоянием тела и духа моего супруга. С одной стороны, вроде бы светлые, обнадеживающие сигналы. Но с другой!.. То ли вспышки зарницы, то ли знаки приближающейся грозы, явные, ненадуманные. Я и сейчас не могу, не умею проникнуть в его тогдашнее «Я», как бы заполненное неконтролируемыми функциями. И все это немедленно, прямым путем - в стихи!.. Откуда взялось, чем было продиктовано появившееся вдруг в его лирических монологах слово «страшно»? Страшно применительно к себе? Не хочу сказать, что он был бесстрашно-бесшабашным человеком. Но он был упорным, собранным в достижении цели. И уж одно это исключает страх, который в его представлении - это я знаю - соседствовал со словом «трусость». А вот этого-то в натуре Александра Владимировича за сорок лет совместной жизни видеть мне не довелось. И в прямом, и в переносном смысле, «против ветра мне шагать по нраву», помните? Так это и сохранялось на протяжении всех прожитых лет. В паре со словом и понятием «страшно» - это не он, это не его суть!
Поймите мое состояние, когда в первой строке стихотворения «Квадратура круга» (декабрь 1984 г.) я прочла:
Мне что-то страшно, что-то жутко...
Чуждое ему настроение, чуждый подбор слов для объяснения тревоги без названия. И далее:
.. .сегодня тот я и не тот... (Вот именно!)
Тоска-кручина не на шутку
берет все злее в оборот. (Подсознательно.)
Куда девается отвага? (Это - черточка характера.) Стеною предо мной гора, по ней не двинуться ни шага...
Вот таким противоречивым, разнородным было его состояние, когда пришло известие о выходе книжки в свет. Издательство пригласило автора за полагающимися ему экземплярами.
Они встретились: автор и, как ее отныне следовало именовать, авторская книжка. Это был удар! Перед Ал. Соболевым лежала стопочка невзрачных брошюр карманного формата. Жалкий вид книжечки вызывающе оскорбительно контрастировал с размахом популярности «Бухенвальдского набата». Воспринять то и другое как единое целое не виделось возможным. Первая страница обложки представляла собой картинку-ребус: на первом плане был изображен обрубок дерева черного цвета, фоном ему служили то ли розовые колонны с заостренными куполами, то ли фантастично изуродованный орган... В верхней части загадочных предметов, мелкими, к тому же жирными буквами, сливавшимися в одну трудночитаемую полоску, значилось имя поэта. Несколькими миллиметрами ниже, буквами чуть покрупнее - «Бухенвальдский набат». Чтобы дополнить оригинальность и красоту оформления, остается сказать, что напечатали книжку на бумаге настолько желтой, что невольно вспоминались старые-престарые выцветшие издания столетней давности, на которые время наложило отпечаток.
Такую книжку неловко было получить как подарок от автора знаменитого произведения, стыдно предлагать в качестве презента...
Процедура получения Ал. Соболевым книжки была продумана, оказалось, до мелочей. Просто никудышного вида книжки в тот момент было мало. Как бы уколоть его побольнее? Как бы оскорбить посильнее? И придумали... Тем же днем, а главное - тем же часом приехал за своей книгой еще один литератор. Толстая, примерно в 25 п.л., книжка выглядела солидно, нарядно: по темно-бордовому коленкору обложки - золотым тиснением крупные буквы, называвшие автора. Не зная содержания, приятно взять в руки.