В Париж на поминки

Зейналлы Назим

– Вы где?
–  спросил Октай.

– В картинной галерее, - прошептал я.

В телефоне наступила продолжительная тишина, затем раздался смех:

– Шутите?

– Нет, на полном серьёзе, называется Третьяковская галерея. В проспекте написано «здесь лучшие картины русских художников».

– Как ты туда попал? Хорошо, верю. Тебя, наверное, Фуад туда заманил? Мы подъедем через полчаса. Выходите на угол Большой Ордынки.

– Договорились. Ты наши листки просмотрел?

– Сверяют,

мне сейчас должны принести.

Я встал, оставил книгу в гардеробе и сонный побрёл искать по многочисленным залам Фуада. Нашёл его сидящим лицом к небольшой картине, быстро подошёл сзади и встал:

– Что за картина?

Он молчал, тогда я опустил руку ему на плечо, пригнувшись, прочитал название картины - “Пробуждение”. Затем, наклонив голову в бок и заглянув ему в лицо, вежливо произнёс:

– Ты что, заснул?

Никакой реакции, только когда прошло несколько минут, он, не отрывая глаз от картины, сказал:

– Малик…

Прошло по крайнеё мере ещё несколько минут, прежде чем он снова заговорил:

– Сядь, сядь рядом. Посмотри на это и скажи, что ты думаешь.

– Маленькая тёмная картина в хорошей рамке.

Поднял глаза, посмотрел на меня и сказал:

– Нет, ты не так. Сядь и по другому взгляни, попытайся понять.

Я присел и несколько минут разглядывал её, затем повернулся и зевнул:

– И чего глядеть. Сколько не смотрю, всё та же тёмная картина.

– Нет, ты погляди, скоро над водой должны появиться первые лучи, это зарождение нового дня. Ты же должен чувствовать появление солнца?!

– Фофа, я посидел бы рядом с тобой пару часов, пока не появится солнце, но Октай ждёт нас внизу, - тихо сказал я, не отрывая взгляда от картины.

– Где?

– Где-то рядом, на Ордынке.

Фуад нехотя встал, и мы через зал пошли к выходу. Около одной из картин я остановился и указал рукой:

– Гляди, вот это понимаю, большая картина с сюжетом, где есть люди с оружием, лошади. Красиво.

Фуад кивнул, мельком взглянул на картину и с сочувствием посмотрел на меня. Мы пошли дальше к выходу, обгоняя людей. Фуад сосредоточенно о чём-то думал и неожиданно произнёс такое, от чего я остановился и застыл:

– Я скучаю по Юсико, - с дрожью в голосе произнёс он.

Я удивлённо поднял брови, выпучил глаза и ели сдержал себя, чтобы не засмеяться:

– Хорошенькое дельце.

Фуад быстро зашагал.

– А я думал, ты уже её забыл. Посмотри на меня.

Фуад продолжал молчать, отвернувшись в сторону.

– Как приедем в Баку, напишем ей. Ты не потерял её координаты?

Фуад на ходу быстро начал шарить по карманам пиджака и найдя лист, исписанный иероглифами, энергично закивал головой:

– Сразу как приедем. Ты мне поможешь?
–  спросил он сиплым голосом.

– Можно и не сразу. Юсико,

может, и не вернулась ещё к себе.

– Нет, они вчера должны были вылететь из Марселя.

– Она спит, наверное, после перелёта, - в ответ засмеялся я и добавил.
–  Как приедем, напишем. Обещаю!

Забрав книгу и кейс из гардероба, мы вышли на улицу и попали под проливной дождь. Тёмно-синий «седан» Октая стоял с включённым мотором, рядом с решётчатым ограждением, из окна кричал и махал рукой наш друг. Мы быстро перебежали двор и мокрые залетели в открытую дверь машины.

– Привет, - было первое, что мы услышали.
–  Дайте я вас расцелую.

Почти не изменились, такие же…небритые и затейники, — затем отодвинулся и внимательно посмотрел на нас.- Вы, что, в Париже бомжевали?

– Сумку с туалетными принадлежностями в день приезда забыли в отеле…

– Запах приключений и далёких стран, - сказал он с завистью.
–  Хорошо, молчите. Приедем, расскажете. Куда, Домодедово или Шереметьево?

– Нет, лучше Домодедово.

– У вас, как я понял, обратного билета нет. Нашей авиакомпанией полетите.

Мы, разумеется, не замолчали. Мокрые, грязные, небритые и с красными от невысыпания глазами, всю дорогу до аэропорта, с криком перебивая друг друга, вспоминали дни нашей шумной молодости.

Домодедово был весь в строительных лесах. Я обвёл его взглядом и ахнул:

– И этот кошмар ваш аэропорт?

– Его сейчас переделывают. Скоро должны закончить. На втором этаже - ресторан азербайджанской кухни ”Старый город”, на первом этаже японский. Куда пойдём?

И сам же ответил: Я думаю, выражу общее мнение, конечно наверх. Второй этаж.

Мы согласились, Октай провёл нас в зал и переговорил с официантами, которые разместили нас в отдельном кабинете.

Октай устроился поудобнее в кресле, вынул из внутреннего кармана листы и, тряся ими, спросил:

– Колитесь, откуда это у вас? Как они к вам попали?

Мы опустились в кресла, а я сделал удивлённое лицо.

– Впервые вижу, - я посмотрел на Октая, затем сузив глаза, взглянул на листы и развёл руками.
–  Это не я и почерк не мой. Как будто Фуада. Эти художники народ непредсказуемый, что хочешь могут нарисовать на бумажке.

Мы оба повернулись лицом к Фуаду, а он вопросительно посмотрел на нас.

– Конечно, сразу всё валят на художника, - потом зевнул во весь рот и закинул ногу на ногу.
–  Это грубый стереотип! Если художник, то на него можно вешать всех собак? Вероятно, мне следовало бы расстроиться, но на пустой желудок я плохо соображаю и не пойму, что это за бумажки и что вы от меня хотите. Может вначале по маленькой?

– Зачем же, можно и по большой,- продолжил я, поёживаясь.- Хотя бы крепкого чая для начала.