В плену королевских пристрастий
Шрифт:
Часа через два к Римме подошла Алина.
— Я уложила Николку, — тихо проговорила она, — он уснул.
— Вот и хорошо, — Римма ласково коснулась волос на ее виске, и поправила выбившийся локон, — Спасибо тебе.
— Я могу забрать свое платье?
— Я отдала, чтоб постирали его. Завтра вечером тебе его постиранным и отглаженным вернут.
— Зачем? Ведь я хорошо постирала его… — растерянно заметила Алина.
— Никто не спорит, что хорошо, только ты его стирала без мыла и в холодной воде. А тебе его выстирают в горячей и с мылом. Да не волнуйся ты так. Никуда не денется твое платье.
— Хорошо,
— Конечно. Что ты хочешь?
— А можно мне еще кусок хлеба с мясом попросить… — она еще ниже склонила голову.
— Ну, конечно, — Римма улыбнулась.
Будь на месте Алины кто-то из сыновей, она бы сурово отчитала их, сказав, что есть полагается лишь за столом, где их никто не ограничивает, и не кусочничать после, но сейчас она была довольна.
— Пойдем, отрежу тебе, — она ласково взяла девочку за плечо, — Что ты напугалась так? Я только рада, что аппетит у тебя проснулся, а то ешь, как птичка.
Римма отвела девочку на кухню и отрезала ей кусок хлеба и мяса.
— Столько хватит?
— А еще можно? — девочка судорожно сглотнула и отвела взгляд.
— Да, конечно, можно, — Римма отрезала еще кусок сначала хлеба, потом мяса, — Садись, кушай, я молочка налить тебе могу.
— Нет, молока не надо, — девочка испуганно замотала головой, а потом несмело попросила, — А можно, я не буду здесь есть? Я во двор пойти хотела…
— Ну что с тобой сделаешь? Нехорошо это, конечно, но иди, раз хотела.
— Спасибо! Я так благодарна Вам, — девочка вскинула голову и лучезарно улыбнулась ей.
— До чего ты очаровательно улыбаешься, Алина, — рассмеялась Римма, — ради одной такой улыбки тебе можно разрешить что угодно.
— Я пойду, еще раз спасибо, — девочка подхватила хлеб с мясом и выскользнула за дверь.
Римма убирала продукты, потом помыла нож, и в это время на кухню вошел Грегор.
— Ах вот ты где, — ласково улыбнулся он ей, — значит, точно стоит ждать прибавления, раз тебя вечерами поесть стало тянуть.
— Да я не для себя. У девочки нашей аппетит прорезался. Впервые за все это время поесть попросила.
— Надо же. Ну и хорошо. Оттаивает, видать, — он нежно обнял жену и притянул к себе.
Римма вначале прижалась к нему, а потом вдруг резко оттолкнула, и поспешно шагнув к мусорному ведру, склонилась над ним.
— Так… — Грегор, глубоко вздохнул, наблюдая за женой, а потом, усмехнувшись, проговорил, — выходит все же, ждать следует точно…
— Угу, — согласно кивнула Римма, разгибаясь над ведром и отирая губы салфеткой, — ты извини, но это не от меня зависит.
— Я понимаю, — хмыкнул он, — хорошо еще тебя при девчонке не стошнило, пока ела она.
— А она к счастью не ела здесь, во двор пошла.
— Во двор есть пошла? — удивленно переспросил Грегор.
— Ну да… Спросила разрешения и пошла.
— С ее-то манерами, она пошла есть во двор?
— Ну да, — Римма озадаченно посмотрела на мужа, — Взяла два куска хлеба с мясом и пошла. Она же ребенок еще…
— Да она даже ест, едва касаясь тарелки… И она попросила два куска хлеба с мясом и сказала, что будет есть во дворе?
— Слушай… — задумчиво проговорила Римма, — А ведь и правда, она ни разу не сказала, что будет есть или хочет есть… Она лишь просила дать ей хлеба с мясом… и еще сказала, что тут есть не хочет, а хотела во двор пойти… Я сама додумывала фразы за нее. Не для себя она просила, точно…
— Угу, —
— Постой! — Римма испуганно схватила его за руку, — Прошу тебя, не торопись! Ты не запрещал девочке кормить его. Ты запретил только мне. Она лишь привыкать к нам стала. Не трогай ее… К тому же, может, и к лучшему это, может, подружатся так они, ведь она от чистого сердца… Ты даже не представляешь, как ей тяжело просить было, она каждое слово из себя выдавливала.
— Ну еще бы не выдавливать, когда врешь, — раздраженно заметил Грегор.
— Да не соврала она мне ничего, говорю же… Пообещай, что не тронешь ее.
— Хорошо, трогать не буду, но отругать, отругаю. Не дело это, если девчонка наперекор моей воле будет идти.
Арни стоял на ящике из-под овощей и смотрел в узкое и маленькое окошечко, предназначенное для вентиляции подвала. Видно ему было лишь маленький кусочек двора и ноги тех, кто проходил мимо. Наблюдать из окошечка было единственным развлечением Арни. В самом подвале было сыро и темно, потому что света из окошечка было очень мало, поэтому он весь вечер простоял на ящике, глядя в него. Он видел как мимо подвала несколько прошел отец, вернее его ноги, как пробежал куда-то Николка, которого он окликнул, но услышав, что тот зовет Алину, и рассказывает ей, что он сидит здесь, быстро спрыгнул с ящика в сторону от окошка. Он слышал, как Алина позвала его, но, не дождавшись ответа, ушла, после чего Арни вновь занял свой наблюдательный пост. Во дворе перед окошечком, в которое смотрел Арни, долго ничего не происходило, лишь прилетевшая пичуга поклевала что-то и улетела. Мальчик уныло подумал, что скоро стемнеет совсем, и все кругом поглотит темнота. Темноты он не боялся, но сидеть в подвале было очень тоскливо. Он замерз и очень хотел есть. В это время во дворе показался подол платья матери, обрадованный Арни, радостно заметил, что она направилась прямо к нему. "Может, поесть принесла тайком от отца" — с надеждой подумал он. В это время подол платья матери вплотную приблизился к окошку и в него просунулся сначала один кусок хлеба с мясом, а когда он взял его, то и второй.
— Спасибо, мам, — тихо проговорил Арни и спрыгнул с ящика.
— Я не твоя мама, — услышал он в ответ тихий голос Алины.
— Так значит, ты уже ее платье нацепила, — зло проговорил он.
— Не нацепила, а надела, цепляют что-то лишь на крючок. Она заставила меня его надеть, потому что мое платье мокрое было, я на речке его стирала. Оно высохнет, и я отдам твоей маме это платье обратно, не волнуйся, мне не нужно ее платье.
— Я не волнуюсь, мне просто противно, что какая-то нищенка ее вещи носит. А вообще-то можешь не возвращать, неужели ты думаешь, что после тебя кто-то станет его одевать?
— Не одевать, а надевать. Одевают лишь кого-то, — тихо заметила Алина, — и я это платье у твоей мамы не просила… Мне и моего достаточно. И вообще, если бы Малыш смог бы жить у вас без меня, я бы давно ушла…
— Его зовут Громит.
— Хорошо, если бы твой Громит смог бы без меня, я бы ушла… но ты ведь видишь, он не может. Неужели ты хочешь, чтоб он сдох?
— Почему же это он должен сдохнуть без тебя?
— Тоскует он без меня. Ты же сам видел, сколько дней он у вас голодный сидел… Представляешь, как плохо ему было, что он даже есть не мог, и голода не чувствовал… Вот ты сейчас наверняка ведь проголодался, хотя лишь не ужинал.