В плену красной Луны
Шрифт:
— Тем не менее, она жива, — повторил он. — Не забудьте об этом, пожалуйста, когда будете благодарить моего генерала.
И пошел прочь.
Дезире пожалела, что у нее нет с собой кинжала, который она могла бы сейчас вонзить ему в спину. Девушка свернулась калачиком и натянула одеяло себе на голову.
Во время поездки она все время ощущала страшный запах сожженных палаток из колеи и видела окаменевшие лица людей в лагере. Закрыв лицо, девушка словно отделила себя от окружающих, как будто этим могла выразить свою обиду.
Сердце
Девушка спросила себя, что ожидает ее в конце долгого путешествия. Сначала она представила себе ванну. Ей казалось, что она ощущает аромат розового масла в воде. Мягкий диван, обильная еда, которую ей сервирует служанка. Болтливые соседки, которые посетят ее за чашкой кофе.
Она подумала о прямых мощеных улицах. Мир, устроенный в определенном порядке, с углами, закоулками, стенами, светскими условностями. Все вокруг нее навязывают ей свою волю: каждая улица, каждый угол, каждая стена.
Воспаленными глазами она уставилась на Филиппа, сидевшего на качающейся спине верблюда. Он представлял собой жалкое зрелище. В пустыне ему было не место.
Филипп тоже был пленником своего мира, который он ценил превыше всего. Она не имела права его в этом упрекать: он не мог противоборствовать ему. Каждый был пленником своего мира. Но пусть он освободит ее!
Она бросила взгляд на пустыню, такую знакомую — с просторами, тишиной, суровой красотой. Пустыня сосредоточивалась на самом существенном. Она завышала заслуги и ухудшала ошибки, была садом Аллаха, из которого удаляется все лишнее. Здесь человек познавал самого себя. Все библейские отшельники шли в пустыню, чтобы получить облегчение.
— Освободи меня, — были первые слова Дезире вечером после шести дней их путешествия. Филипп втайне вздохнул. Казалось, она постепенно преодолевает свой шок.
— Ты свободна, — мягко напомнил он ей.
— Нет, я не свободна, — возразила она. — Ты поймал меня и увозишь в свой мир. Я не хочу туда.
— Дезире, у тебя шок, поэтому ты не понимаешь, что говоришь. Как ужасно, должно быть, жить среди этих дикарей.
— Ты говоришь так, как будто они совсем не люди, — с возмущением выдохнула она.
— Они не цивилизованны. С ними ничего не сделаешь, они не годятся даже для работы в рудниках или на железнодорожных путях. У них архаичный кастовый порядок, они непредсказуемы, и это делает их очень опасными.
— Они представляют собой народ, разве ты не можешь это понять?
Он покачал головой.
— Как ты думаешь, почему Алжир является французской колонией? Для того, чтобы страна и ее жители могли существовать в мире.
— Внешне Алжир может находиться в руках Франции, но никакой ассимиляции местного населения нет. Они живут по своим собственным законам и правилам, которые ты не понимаешь.
— Все
— Ты действительно веришь в то, что говоришь? — спросила она и посмотрела на него, как на противное насекомое.
— Вера — это для религиозных людей. Я, конечно, так же верю в дело Франции, как любой настоящий француз, однако я не вмешиваюсь в политику, в которой ничего не понимаю. Я инженер и разбираюсь в рудниках, мостах и железной дороге, я хочу сделать что-нибудь для освоения этой страны.
— Но ты исключаешь из этого процесса людей этой страны, — возмутилась она.
Он с глубокой неясностью посмотрел на нее.
— Ты бежишь за мечтой, за утопией. Все люди никогда не могут быть равными.
— Но разве это не наш важнейший принцип? Свобода, равенство, братство?
— Конечно, так, но для Франции.
— Почему же не для всех людей?
Филипп прислонился к седлу верблюда и снисходительно улыбнулся ей.
— Никто не запрещает тебе мечтать о лучшем мире, но, пожалуйста, оставь его в мечтах, в действительности нужно быть реалистами.
Дезире расстроенно замолчала. Все ее аргументы отскакивали от Филиппа. Вероятно, можно было лишь мечтать о том, что Филипп освободит ее от своего давления. Это было так же далеко от его намерений, как линия горизонта.
Между солдатами разгорелась ссора. Чем дольше длилось путешествие, тем становилось хуже. Даже приказы, которые без конца отдавал лейтенант, мало что могли изменить. Вид винтовок все время болезненно напоминал Дезире о происшедшем в лагере кочевников. Она чувствовала себя ужасно. Лейтенант Пеллегрю был крайне неприятен ей.
— Разве эта военная экспедиция была необходима?
— Глупышка, — ответил Филипп, качая головой. — Туареги — опасные разбойники. Они нападают на караваны, накладывают налоги на работорговлю и сами превращают этих жалких созданий в рабов. Они не останавливаются даже перед людьми родственных племен, нападают на них, грабят их скот и убивают их женщин.
— Нет, никогда, — резко возразила Дезире. — Они не трогают женщин, даже жен своих врагов. Все, что они делают, носит печать благородства.
Филипп громко рассмеялся.
— Ты и в самом деле размечталась, маленькая глупышка. Каким образом нападение может носить печать благородства? Ты не должна позволить их манерам ослепить себя. Единственный язык, который они понимают, это сила.
— Что сделали тебе невинные женщины и дети, которых велел убить этот ужасный вояка?
Он бросил на нее непонимающий взгляд.