В поисках Дильмуна
Шрифт:
Год спустя, пока Лэйярд извлекал из-под земли огромные количества клинописных табличек в Куюнджике, Роулинсон снова вернулся в Бехистун, чтобы попытаться снять копию надписи Дария на вавилонском языке. Это оказалось еще труднее, чем копирование двух первых версий. Древнеперсидский и эламский тексты были высечены в нижней части плит, и к полке под ними можно было подняться по выступам на скале, а вавилонский текст помещался выше них, и по обтесанным плитам добраться туда было просто невозможно. Сверху над текстами нависал скальный карниз, так что и оттуда было не подступиться. Роулинсон не знал, что предпринять, но тут «один пылкий юный курд» вызвался решить задачу. Поднявшись по расщелине слева от надписей, он вбил в трещину колышек с веревкой и пересек с другим концом веревки почти гладкий выступ над
С новой добычей Роулинсон возвратился в Багдад и следующие четыре года (в них вошел двухлетний отпуск в Лондоне — его первый отпуск за двадцать два года)1 посвятил дешифровке вавилонского языка и письма. При этом он столкнулся с неожиданными трудностями, потому что один и тот же знак нередко обозначал совсем разные слоги. Это дало повод для широкой критики толкований Роулинсона, когда он выступил с ними сперва на лекциях в Лондоне в 1850 г., а затем, в 1852 г., и в печати. Если у этих знаков и впрямь столько разных значений, говорили оппоненты, то сами вавилоняне не могли знать, что подразумевается, не могли читать собственное письмо…
Однако в 1857 г. дешифровка Роулинсона подтвердилась, и критики смолкли. В том году сам Роулинсон и еще три филолога, работавшие над проблемами вавилонского языка более или менее независимо от него и друг от друга — Хинкс в Ирландии, Опперт в Париже и Фокс Толбот в Лондоне, — получили предложение Королевского азиатского общества представить в запечатанных конвертах каждый в отдельности свой перевод текста, недавно обнаруженного преемником Лэйярда при раскопках на севере Ирака. Когда конверты были некрыты, жюри в составе пяти членов Общества установило разительное сходство переводов. Оно оказалось настолько велико, что некоторые слова полностью совпали. То, что письмо Вавилонии и Ассирии можно читать, больше не подлежало сомнению[11].
Не стану извиняться за долгий рассказ о первых раскопках в Куюнджике и Хорсабаде и о дешифровке клинописи. Из сказанного вытекает, что силой обстоятельств к тому времени, когда Лэйярд и Ботта раскопали дворцы неведомой цивилизации с надписями на камне и с архивами глиняных табличек, другие исследователи вплотную подошли к прочтению языка этих надписей и архивов. Через два десятка лет после открытия первой плиты в Хорсабаде мир узнал историю Ассирии, а писанную ее царями на стенах их собственных дворцов.
Ассирия и Вавилония отчетливо предстали взору ученых, а заодно (хотя тогда этого никто не подозревал) нее было подготовлено к возрождению на исторической сцене Дильмуна.
Выше говорилось, что первые надписи на больших алебастровых плитах были раскопаны Боттой в Хорсабаде в Месопотамии в 1842–1843 гг. В 1850 г. они были опубликованы во Франции; в это же время Роулинсон в Лондоне читал лекции о бехистунских текстах. В 1861 г., через четыре года после того как Королевская Азиатская академия подтвердила прочтение клинописи, во Франции появилась полная публикация хорсабадских надписей с переводом. Оказалось, что они в разных оборотах содержат девятикратно повторенный полный отчет о событиях, происходивших во время правления некоего Шаррукина, царя Ассирии. Причем описание военных походов против иудеев позволило совершенно точно установить, что Шаррукин — ассирийский царь Саргон, упоминаемый Исайей.
Это первое совпадение летописи ассирийского царя с Библией поразило умы; неудивительно, что остальным частям надписи, повествующим о войнах с другими странами и с другими, в большинстве неизвестными царями, было уделено мало внимания. Во всяком случае, никто не придал особого значения заключительным фразам рассказа о походе Саргона против строптивого вавилонского правителя Мардука-аппла-иддина (библейский Меродах-Баладан). Саргон вытеснил противника из Вавилонии и продолжал гнать его на юг, в Халдею и Бит-Иакин. В итоге, заключает Саргон, «я подчинил своей власти Бит-Иакин на берегу Горького Моря до самых границ Дильмуна». И добавляет: «Упери, царь Дильмуна, обитель коего находится, словно рыба,
Тем временем Генри Роулинсон, теперь уже признанный знаток клинописи, продолжал трудиться. Обратив внимание на глиняные таблички, привезенные Лэйярдом из Куюнджика, он в год издания во Франции летописи Саргона (1861) опубликовал в Лондоне первый том табличек из коллекции Британского музея; издание было озаглавлено «Клинописные тексты Западной Азии». Ученые уже установили, что раскопанный Лэйярдом в Куюнджике дворец принадлежал Ашшурбанапалу — еще одному ассирийскому царю, хорошо известному по Библии, — и что таблички с клинописью принадлежали его библиотеке. Однако они сильно отличались от больших надписей на стенах дворцов. Начать с того, что их оказалось несравненно труднее разобрать: во многих случаях они были нанесены микроскопическими знаками а страдали пробелами. Но отличие этим не ограничивалось. Если надписи на стенах явно были призваны сообщить легко читаемые сведения о правлении соответствующих царей, то библиотека представляла собой смесь самых разнообразных записей. Тут были списки городов, отрывки из псалмов и заклинаний, деловые записи, копии более древних текстов из других частей Ассирийской державы, фрагменты поэм и мифов, даже словари — каталог знаков с вариантами их смысла и звучания. Попадались и тексты на совсем еще неизвестном языке, иногда с ассирийским переводом, иногда без него. К тому же огромное количество табличек создавало почти непреодолимые трудности в отборе: к этому времени их было обнаружено около двадцати пяти тысяч…
Нам неизвестно, по какому принципу Роулинсон отбирал таблички для публикации в издании Британского музея. Вряд ли можно считать преднамеренным то, что две таблички во втором томе, две в третьем и опять же две в четвертом упоминали по-прежнему никого не занимавшую страну Дильмун. Впрочем, они мало что добавляли к скудной информации в тексте Саргона Ассирийского. Три таблички содержат отрывки из не совсем понятных песнопений или заклинаний, ассоциирующих Дильмун с различными богами. На одной табличке Дильмун назван в ряду городов и областей, подчиненных Ассирии во времена Ашшурбанапала. Текст еще одной таблички представляет собой всего-навсего перечень богов и областей, которым они покровительствовали. В перечне есть строка:
«Бог Энзак — бог Набу Дильмуна».
Указание на Энзака (в других местах пишется «Инзак») как на покровителя Дильмуна сыграло, как мы уже говорили, свою роль позднее. А в тот момент важнее представлялось шестое упоминание о Дильмуне. На табличке, повествующей о деяниях Саргона Аккадского, сообщается, что он достиг «Нижнего Моря», то есть Персидского залива, и покорил Дильмун.
Не следует смешивать Саргона Аккадского и Саргона Ассирийского. Уже из самого текста было ясно, что (аргон Аккадский жил намного раньше, чем Саргон Ассирийский, правивший, в VIII в. до н. э. (В своей публикации Роулинсон даже назвал его «мифическим».) Последующие открытия и исследования показали, что Саргон Аккадский — основатель первой известной нам империи; он стал царем Аккада (или Агаде) в Южной Месопотамии примерно в 2303 г. до н. э.[12], за шестнадцать веков до правления его тезки, и покорил все земли между Средиземным морем и Персидским заливом.
Итак, через двадцать лет после первого прочтения клинописи было дешифровано и опубликовано полдюжины документов, называющих страну Дильмун. Речь шла просто о непреднамеренных упоминаниях среди случайных перечней десятков неизвестных городов и стран. Даже те исследователи, которые теперь начали называть себя ассириологами, не видели большого прока или интереса в том, чтобы ломать голову над этими неведомыми географическими названиями. Ассириологов занимало другое. По мере дешифровки все новых, более пространных клинописных текстов из библиотеки Ашшурбанапала их глазам — и вместе с ними глазам всего мира — начала открываться доселе неизвестная литература. Намечались связи между разрозненными песнопениями и заклинаниями, и вскоре стало очевидно, что некоторые из них представляют собой части эпических поэм, воспевающих деяния богов и героев.