В поисках Дильмуна
Шрифт:
Мы не считали, что превосходим наших предшественников на Бахрейне как археологи (хотя техника с той поры несомненно усовершенствовалась), однако нам представлялось, что их гипотезы о месте Бахрейна в мировой истории недостаточно проверены. Маккей заявил, что во II тысячелетии до н. э. Бахрейн служил кладбищем для населявших, по его мнению, в ту пору Аравийский материк кочевых племен. Такое объяснение вполне укладывалось в историческую картину, если считать его верным, Придо полагал, что на Бахрейне жили и умирали финикийцы до того, как переселились в исторически известную Финикию на берегах Восточного Средиземноморья. Опять-таки пригодное объяснение, если допустить, что оно правильно; к тому же оно вроде бы подтверждалось сообщением Геродота о том, что современные ему финикийцы считали своих предков выходцами из области Аравийского залива. Гораздо более детальную
Было бы несправедливым умолчать здесь о видном ученом Питере Брюсе Корнуолле, который в годы второй мировой войны раскопал ряд бахрейнских курганов и позднее написал отчет, приводя свидетельства в пользу отождествления Бахрейна с Дильмуном. Его имя не упомянуто раньше только потому, что мы, начиная свою работу, фактически ничего не знали сверх того, что на острове некоторое время работал американский археолог. Лишь несколько лет спустя, да и то окольными путями, нам удалось раздобыть фотокопию неопубликованного отчета доктора Корнуолла и точно выяснить, какие курганы он раскапывал.
Итак, приступая к полевым работам, мы были готовы признать достойным изучения все, что предшествовало португальскому периоду. Проще говоря, мы поставили себе задачу выяснить, что происходило на острове с того времени, когда на его землю впервые ступил человек, до начала письменной истории Бахрейна всего пятьсот лет назад. Теоретически нас одинаково интересовали изделия каменного века, развалины раннего исламского периода и курганы, к которым всецело был прикован интерес наших предшественников. На практике мы отлично сознавали, что один вопрос неизбежно потеснит все прочие: стараясь определить место Бахрейна в мировой истории, мы поневоле окажемся в роли искателей Дильмуна.
Глава вторая
«СЛОВНО РЫБА ПОСРЕДИ МОРЯ»
Сдается мне, не человек «открывает забытые цивилизации» — скорее, когда придет время, они сами себя обнаруживают, пользуясь, так сказать, подвернувшимися ресурсами и людьми. Во всяком случае, так было со страной Дильмун, которая за последние сто лет медленно всплывала на поверхность мировой истории, после того как двадцать четыре века таилась в ее пучинах.
Почти два с половиной тысячелетия Дильмун в прямом смысле слова оставался куда более основательно забытой цивилизацией, чем, скажем, Ассирия, Египет, Вавилония, даже Хеттская империя, Шумер и минойский Крит.
Сведения о том, что Вавилон, Ниневия и стовратные Фивы были столицами могущественных империй задолго до эпохи греков и римлян, сохранялись всегда, об этом знали историки классической древности, монахи средневековья, ученые Возрождения. Забыто было только местоположение этих столиц. Роль Крита как мощной державы в Средиземноморье до возвышения Эллады на материке ясно отражена в поэмах Гомера и в классических легендах о Тезее и Минотавре. Однако для того, чтобы доказать, что «Илиада» и легенда не чистый вымысел, понадобились проведенные Артуром Эвансом раскопки огромного дворца в Кноссе. Верно, что роль Хеттского государства и Шумера как великих держав была совсем забыта, но по крайней мере остались их названия. О хеттах и стране Шинар сообщается в начальных книгах Библии.
Однако ни в трудах классических историков, ни в библейских текстах, ни в эпических поэмах, ни в легендах страна Дильмун не упоминалась. Двадцать четыре столетия ни один человек не слышал этого названия; его нельзя было прочесть ни в книгах, ни в манускриптах или надписях.
А между тем более двух тысячелетий, столько же, сколько
Путь к Дильмуну проложило повторное открытие цивилизаций Ассирии и Вавилонии, где первые систематические исследования начались в 1842 г., когда Поль Эмиль Ботта был назначен французским консулом в Мосул (север Ирака). О том, как Ботта, пораженный видом огромных холмов Наби Юнус и Куюнджик на противоположном от Мосула берегу Тигра, начал раскапывать сперва Наби Юнус, потом, когда ему запретили, — Куюнджик, писалось неоднократно[9]. Три месяца работы на Куюнджике не принесли особых плодов, однако вызвали живой интерес местных жителей. Один крестьянин из селения Хорсабад (оно расположено километрах в двадцати к северо-востоку от Куюнджика), приметив, как тщательно собираются все обломки камня и кирпича с надписями, посоветовал Ботте, если его уж так занимают подобные вещи, копать в Хорсабаде — там тысячи обломком с надписями. Ботта отнесся к его словам недоверчиво, однако послал в Хорсабад двух-трех рабочих. Те почти сразу наткнулись на стену, облицованную скульптурными алебастровыми плитами…
После этого Ботта перебазировался в Хорсабад и за полтора года, преодолевая всяческие помехи, чинимые турецким губернатором Мосула, раскопал целый дворец, таившийся в хорсабадском холме. На свет явилось около сотни помещений и коридоров, причем большинство стен было украшено рельефными изображениями битв и религиозных процессий, богов и правителей, выполненными в неведомом до той поры стиле. Украшения и одежды человеческих фигур оказались совершенно новыми для науки; высеченные на камне чудовища воплощали совсем неизвестную мифологию; дверные проемы обрамлялись крылатыми скульптурами быков и львов с человеческими головами. Между резными плитами и прямо на них помещались длинные надписи, выполненные клинописью.
Раскопав первые декорированные плиты, Ботта сразу понял, что дворец был уничтожен огнем. Поскольку алебастр является разновидностью известняка, обожженные плиты начали быстро разрушаться на воздухе. Пока Ботта поспешно срисовывал рассыпающиеся изображения, французское правительство срочно выслало ему на помощь квалифицированного художника, который затем, по мере продолжения раскопок, тщательно копировал все надписи и барельефы. К 1850 г., через семь лет после завершения работ, Ботта смог опубликовать пять томов с полным иллюстрированным описанием Хорсабадского дворца.
В эти же семь лет другой исследователь сделал открытня, не уступающие совершенным Боттой. Еще до него, в 1840 г., в тех местах побывал Остин Генри Лэйярд, который вдвоем с товарищем задумал отважное сухопутное путешествие от берегов Средиземного моря до Индии. Они передвигались верхом на лошадях, без охраны; провели некоторое время в Мосуле и видели холмы Куюнджик и Наби Юнус. Сделав крюк, посетили Багдад и по пути осмотрели другие холмы вдоль Тигра, в частности тот, что носил название Нимруд. Загадка этих холмов, усыпанных черепками и кирпичом с надписями, заинтриговала Лэйярда, и, когда два странника достигли Хамадана в Персии, он решил изменить первоначальные планы и вернуться в Мосул. Путешествие явно было весьма неторопливым, и когда Лэйярд снова добрался до Мосула, наступил уже 1842 г., и Ботта начал копать Куюнджик. Лэйярд поспешил в Константинополь, тогдашнюю столицу Турецкой империи, в которую входили Мосул и вся Месопотамия, и стал добиваться поддержки для организации британских раскопок городищ в районе Мосула. Три года, пишет он, «я толковал с людьми о раскопках, однако не встретил особой поддержки». Как раз в эти годы Ботта поразил мир открытием неизвестной цивилизации в Хорсабаде — цивилизации, которую специалисты по библейской и классической истории единодушно признали ассирийской. «Наконец, — продолжает Лэйярд, — осенью 1845 г. лорд Стрэтфорд Рэдклифф, тогда сэр Стрэтфорд Кэнпинг, вызвался на ограниченный срок разделить со мной расходы для раскопок в Ассирии, надеясь, что успех работы позволит добыть средства для ее продолжения в надлежащем объеме». Лэйярд тотчас выехал из Константинополя: «Я пересек Понтийские горы и необозримые степи Усум Йилак со всей скоростью, какую могли развить почтовые лошади, спустился с нагорья в долину Тигра, пересек галопом великие равнины Ассирии и за двенадцать дней добрался до Мосула».