В пятницу вечером (сборник)

Гордон Самуил Вульфович

Долго считать ей не удается. Не проходит и минуты, как по всему переулку раздается укоризненный хрипловатый голос Иты:

— Давидка!..

А Давидка как ни в чем не бывало устремляет на бабушку удивленные глаза и невинно спрашивает:

— Что, бабушка?

— Опять? Ты опять принялся за свое? Кого, хотела б я знать, ты хочешь обмануть? Думаешь, подсунешь мне «Шагаю по Москве» или «У реки два берега», и я подумаю, что это этюд? Ошибаешься. Ты у меня будешь играть только по нотам, как наказал учитель Рефоэл. Еще раз услышу

«Я шагаю по Москве», и ты у меня заново переиграешь все гаммы и этюды, все до одного.

Переиграть все гаммы и этюды Давидке на этот раз не пришлось. Спасла его высокая, худощавая соседка Йохевед, появившаяся в переулке с двумя ведрами воды в руках.

— Добрый день вам, Ита-сердце! — еще издали возвестила о себе Йохевед. — Как вам нравится наша веселенькая новость?

— Неужели правда? Моему Боруху не очень-то верится. Мой Борух говорит, что этого не может быть.

— То есть почему не может быть? Веревочник Йона сам видел, как этот бандит, пропади он пропадом, пешком тащился на рассвете по дороге к местечку, чтоб его на веревке тащили!

— Вот мой Борух и спрашивает: «Неужели этот разбойник не знает, что у нас в местечке снова живут евреи? И почему вдруг пешком?»

— А вы хотели, чтобы он к нам приехал барином в золотой карете? Боже мой, как только носит земля на себе такого злодея?

— Ну а реб Гилел знает уже?

Реб Гилела, кажется, нет дома, поехал со своей Шифрой в Летичев, чтобы договориться с тамошней капеллой. Шутка ли, в таком возрасте женить сына, да еще единственного к тому же.

— Если, не дай бог, правда, что этот ирод заявился сюда, то можно себе представить, что за свадьба будет. Реб Гилел, наверно, захочет ее отложить. Что вы скажете, Хевед?

— Как можно отложить свадьбу, если жених с невестой и сваты уже в пути? Сколько, по-вашему, отнимает дорога сюда из Ленинграда? Ой, чего я стою? Скоро прибудет ремонтная бригада, а я еще не приготовила раствор.

Схватив ведра, Йохевед исчезла в ближайшем дворе. Вскоре она появилась у обитой дранкой стены своего дома. Заткнув подол юбки выше колен, она ступила босыми ногами в раствор глины с кизяком и принялась старательно месить, напевая полуеврейскую-полуукраинскую песенку.

— Такая напасть на нашу голову! — заговорила Ита, ни к кому не обращаясь. — Откуда он взялся, чтоб его лютая смерть взяла, боже праведный! А ты, Давидка, вижу, опять принялся за свое? — неожиданно набросилась она на внука, который успел сыграть пока несколько песенок. — Ну что ты себе думаешь?

— Бабушка, я же этюд играю.

— С каких это пор, хотела бы я знать, «Пусть будет солнце и пусть буду я» стало этюдом? Забываешь, кажется, что твоя бабушка уже знает наизусть все гаммы и этюды не хуже, чем, прости господи, кантор знает молитвы.

Лишь теперь Ита заметила невысокого пожилого человека с кожаным чемоданчиком в руке, стоящего на углу переулка. Он улыбался, и его улыбка говорила о том, что человек

этот стоит здесь уже довольно долго, наблюдая уловки Давидки, затеявшего свою игру с бабушкой.

— Скажите, пожалуйста, что мне делать с этим неслухом, — пожаловалась Ита незнакомцу. — Учитель музыки Рефоэл, то есть Рафаил Натанович, тысячу раз наказал следить за этим сорванцом, чтобы он не играл на слух, так как игра на слух, говорит учитель, гибель для ребенка. Игра на слух точно алкоголь, говорит реб Рефоэл, то есть Рафаил Натанович. Сами видите, как он слушается. А кто, думаете, остается потом в ответе? Бабушка, конечно. В наше время во всем, слава богу, виновата бабушка.

— Сколько ему теперь, вашему молодому человеку? — спросил незнакомец, подойдя к вишне, под которой стоял Давидка.

— Десятый пошел, не сглазить бы. Казалось бы, с меня достаточно того, что на мне лежат все заботы по дому, по огороду и все остальное, так нет же, следи еще, чтобы дорогой внучек не пропустил, упаси боже, утреннюю физкультуру, как когда-то, прости господи, нельзя было пропустить утреннюю молитву, и помоги ему — смехота, да и только! — уроки делать. И к кому, думаете, бежит он со своими шарадами, загадками и пионерскими зорьками?..

— А родители где?

— Родители? Днем они на заводе, а вечером бегут на «самодеятельность». Не знаете современных пап и мам?

— Ну да, у меня примерно тоже так. Я ведь тоже, можно сказать, дедушка.

— Одним словом, работы у меня, слава богу, предостаточно. Казалось бы, с меня хватит. Так на тебе — новая напасть. Пошла мода записываться на пианино в кредит. Половина Меджибожа — да что я говорю! — не половина, а почти все местечко и многие колхозники стоят в очереди за пианино. А пока суд да дело, в магазине раскупили все аккордеоны, баяны, гармоники, и музыканты загребают денежки…

— Вот как! А много их, музыкантов, у вас в Меджибоже?

— Откуда сегодня возьмутся музыканты в местечках? Даже Липовец, Липовец знаменитого Столярского, остался, говорят, без капеллы. Я просто не знаю, что было бы, если бы реб Рефоэл, то есть Рафаил Натанович, не бросил скорняжить и не взялся бы снова за музыку. Знаете, просто жаль человека — его же разрывают на части… Ах, разговорилась и даже забыла попросить вас присесть! Давидка, вынеси гостю стул!

— Спасибо, мне сидеть некогда. Скажите, пожалуйста, где здесь у вас живет Гилел Дубин?

— Портной реб Гилел? Вот тут у нас, в переулке Балшема, живет он, напротив слесарной, вон там, где точило стоит.

Незнакомец посмотрел в ту сторону, куда показала Ита, и увидел два домика-близнеца с высоким цоколем, красными ставнями и стеклянными дверьми. На двери ближайшего домика был нарисован сифон, а у крыльца соседнего стояло точило с прикрепленной к нему жестяной кружкой, куда бросали деньги за пользование им.

— Что вы так странно смотрите на меня? — спросил вдруг незнакомец.