В родных местах
Шрифт:
Совсем недавно он утеплил дверь врачихиной комнаты, почистил трубу. Странное, непонятное желание покровительствовать Елене он ощутил еще в тот день, когда впервые увидел ее и когда она предстала перед ним — сейчас он понимал, что то впечатление было обманчиво, — человеком испуганным и слабым, и это желание росло в нем.
И чем больше думал он о Елене, тем красивее, добрее, желаннее казалась она ему. И будто знал ее с далекого детства, всегда знал.
На комбинате был вечер передовиков. Семен
Семен глянул на часы — до начала вечера оставалось всего ничего, можно опоздать, а он никуда никогда не опаздывал — и начал нервно перебирать все в шкафу, комоде, выискивая проклятый галстук, который потому и затерялся, что надевал его Семен только по великим праздникам. Отбросил крышку сундука, где валялись пропахшее нафталином материно белье и всякая чепуховина — старые открытки, пуговицы, брошки, сломанные ручные часы и лоскутья, — одним движением перевернул все сразу снизу вверх и увидел письмо в масляных пятнах. Необыкновенными казались не пятна, а почерк — торопливый, с резкими, злыми нажимами. Он поднял письмо…
«Привет, Полечка! Моя золотая, моя брильянтовая! Ты и в самделе для меня почти золотая, почти брильянтовая. Уж сколько я ухлопал на тебя деньжищ. И ишо клянчишь. Жена уж справлялась в бухгалтерии насчет моей зарплаты. Слава богу, что подкалымил на стороне. Да это дело скользкое. Все ж высылаю тебе сотнягу. Покудов хватит, а то растолстеешь. А мне толстые не нравятся. Я человек со вкусом, мне подавай тонких. На той неделе в среду приеду в ваш грешный поселок. Опять командировку выпросил. Приходи вечером в заезжую. Привезу меду, к тебе ведь без сладкого не подъедешь…»
Семен заметил еще два-три письма с таким же почерком. Он закрыл сундук. В дом вошла Пелагея Сергеевна.
— Что тебе там надо?
Не отвечая на вопрос, он сказал:
— Сожги эту пакость.
У Семена стало отвратительно на душе. Нет, любовные письма к матери не удивили его. Он знает: раньше она была «легка» на любовь и где что можно — брала. Знает… И все же неприятно…
В клубе Земерова остановил начальник цеха ширпотреба Бетехтин, майор в отставке, человек уже старый, но еще сохранивший выправку и зычный голос строевика, имевший привычку о серьезных вещах говорить без каких-либо предисловий, что называется в лоб.
— Уходит на пенсию Котов. Слыхали? Мы тут посоветовались и решили утвердить бригадиром вас. Вы — работник толковый. Думаю, справитесь. Правда, общественности сторонитесь и, поговаривают, частной собственностью не в меру увлекаетесь. У вас дом, у матери дом. Так? Что это вы, голубчик? В кулака превратиться решили? Почему бы вам с матерью не жить в одном доме?
«Круглые
— А насчет моего предложения подумайте и завтра скажете свое мнение.
Каких-то два-три часа назад он ответил бы Бетехтину категорично «нет», а сейчас отмолчался.
К Семену подходила Елена. Была она необычно оживленная и, как всегда, красивая. Семен очень обрадовался. Ему показалось, что и Елена была рада встрече. Он спросил, как она попала сюда.
— Я же сейчас в двух местах работаю — в первой городской поликлинике и по совместительству у вас на комбинате. А каким ветром вас сюда занесло?
Это рассмешило его. Неужели она думает, что он только и годен на то, чтобы копаться в огороде, ставить изгороди да возиться с квартирантами.
Они поговорили, о чем пришлось — хорошо ли Елена устроилась на новой квартире, как у него здоровье (не будет же она спрашивать, удачных ли квартирантов он пустил к себе) — и сели рядом в зрительном зале. Он чувствовал себя неловко и облегченно вздохнул, когда она заговорила с соседкой.
Потом они слушали доклад директора комбината. Директор не упомянул фамилии Земерова, и Семена это огорчило. Не было его и среди награжденных почетными грамотами и ценными подарками.
И все же Семен пребывал в каком-то бодром, лихом настроении. И потому, видимо, спросил у Елены довольно уверенно:
— На танцы останетесь?
Он рассчитывал напроситься в провожатые и поговорить с ней о том, о чем давно уже мечтал.
— Да нет, знаете ли… К подруге поеду, она недалеко отсюда живет.
Он с тревогой посмотрел на нее, силясь понять: или она хочет от него избавиться, или в самом деле ей надо к подружке. Нет, вроде бы не избавляется: смеется, даже слегка кокетничает.
В перерыве он отвел ее в сторону, подальше от людей, и, глубоко вдохнув, — была не была! — заговорил:
— Елена Мироновна… вы меня извините, что я вот так прямо…
— Ну говорите, говорите!
— Знаете что… Выходите за меня замуж.
Она, видать, удивилась, помрачнела, перестав улыбаться, и он подумал: «Не пойдет». Он уже знал, что она сейчас откажет, но все же добавил:
— Вы мне нравитесь.
Он не осмелился сказать: «Я вас люблю».
— Извините, что я так… сразу.
— Да, понимаю, вы человек занятой, — с некоторой иронией ответила она. — Только вам надо было бы прежде узнать, нравитесь ли вы мне.
— Ну, что ж… — голос Семена сорвался.
Ей стало жаль его. Она мягко коснулась Семенова локтя.
— Вы не обижайтесь, Семен Ильич. Замуж за вас я пойти не могу.
Помолчала и добавила:
— Согласитесь, что мы с вами все же очень разные люди. И потом, я не могу просто так… без любви…
Ему-то, бедному, казалось, что он нравится ей: товарищеское участие, женскую доброту он принял совсем за другое.
«Дурак, дурак! Как стыдно и гадко. Зачем все это?» — думал Семен.