В родных местах
Шрифт:
— Я хотел тебя позвать в клуб, — сказал Коля. — Там струнный оркестр организуется.
— Есть когда тут чепухой заниматься, — недружелюбно отозвалась Пелагея Сергеевна и отшвырнула попавшее под ноги полено.
Потом, когда Чубыкин уйдет, Семену станет вдруг стыдно, а сейчас он только и ждал того, чтобы гость побыстрее убрался. Семен видел, что Коля и рад бы уйти, но сидит из приличия, говорит, о чем придется, и посматривает на пыльные ковры, понавешанные и разложенные, где надо и не надо, на сундуки — их было более десятка, на иконы, на собаку,
С тех пор Чубыкин не подходил к Земерову…
У Семена было отвратительно на душе, когда он после смены шагал к автобусу.
— Чего сгорбился, старик? — услышал он голос шофера Яшки Караулова.
Слыл Яшка циником и нахалом.
— Чего этот старый трепач к тебе приставал? Я как раз по цеху проходил.
— Почему трепач? С нагрузками все…
— Пошли его к чертовой матери. Слушай, вкалываем мы с тобой на одном комбинате и живем, можно сказать, рядом, ты на Пристанской, я на Партизанской, а знать друг друга не знаем. Ты откуда прикатил в наши края?
Семен сказал, что из Восточной Сибири.
— Дом свой ты здорово обладил, — одобрил Яшка. — Слушай, что будешь делать в субботу вечером? У меня дружок есть, Ленька Сысолятин. Мы с ним выпить маленько решили. Приходи на часок. А то сидишь, как сыч, ядрена Матрена.
Семен хотел отказаться, но Яшка добавил:
— У Леньки магнитофон, песенки — шик.
И Семен, сам не зная почему, согласился.
Леонид Сысолятин жил с матерью и сестрой в коммунальной квартире. Среди простых вещичек Земеров заметил вещи дорогие, видать, купленные при случае: металлическую решетчатую шкатулку, обшарпанное пианино, огромное старомодное трюмо с тремя резными ножками и одной приделанной, грубой.
Семен пожалел, что пошел, он тяжело сходился с людьми и на вечерах чувствовал себя одиноко и скованно. Возле пианино стоял баян. Семен обрадовался: можно поиграть, все не такой чуркой будешь выглядеть.
У Леонида Сысолятина были длинные крепкие руки и злое лицо. Дорогой костюм нежного кремового цвета. Его сестра Алевтина тоже не очень понравилась Семену — слишком короткая и узкая юбчонка, подстрижена под мальчишку, с большими яркими губами и маленькими вдавленными, какими-то совершенно неподвижными глазками. Как потом узнал Семен, Леонид работал слесарем на фабрике меховых изделий, Алевтина — машинисткой на узле связи. Хозяева старались казаться людьми с изысканными манерами, забавно важничали.
Семен молчал, чувствуя на своих губах натянутую искусственную улыбку.
Алевтина пыталась играть на пианино, перевирая мотивы, морщилась, Яшка подпевал ей, а Леонид задавал Земерову вопросы:
— Нравится город наш? Где вы проводите вечера?
Было Семену тревожно отчего-то.
Они сели за стол, и Семен подивился обилию дорогих закусок и вин. Он отказался пить коньяк, потому что хмелел даже с пива, и Алевтина, ловко открыв бутылку шампанского, налила большой фужер Семену и половину такого же фужера себе.
—
— Не позорь фанерщиков, — добавил Яшка. Они все же заставили его выпить. Алевтина налила еще.
Семену вдруг стало весело. Весело, да и только. И почему это он двадцать минут назад чувствовал себя так скованно, так нехорошо, хоть убегай? Ведь они — и Леонид, и Яшка, и девушка — люди довольно занимательные. Но Семен еще занимательнее. Только никто не знает, какой он, Семен. Никто! Все думают: так себе он… А не так! Вовсе не так! И Земеров начал говорить что-то о новой мебели и верандах.
Алевтина кокетливо наклонила головку и, улыбаясь, слушала Земерова. Мало приходилось на долю хмурого некрасивого Семена таких взглядов, и ему до смерти захотелось показать себя милым, компанейским парнем: он взял баян.
Семен научился играть еще в детстве. Отец купил у кого-то за полцены разбитый баян и гитару, которая фальшивила на всех ладах. Когда родители уходили из дома, Семен брал баян или гитару и прислушивался к чудесным звукам. Он выступал на концертах в школе. Отцу и матери об этом не говорил. «Сегодня вечером у нас занятия». Семен получал удовольствие от того, что играл, но, кажется, еще большее от того, что он, забитый мальчишка, на сцене чувствовал себя человеком.
Мать не терпела этой его привязанности, но вот чудно: на людях подсовывала ему баян, мол, смотрите, какие мы.
Дома он играл только изредка — вечерами и в выходные. Мать, услышав музыку, ворчала, гремела посудой и стульями. Говорила:
— Хватит тебе уж. Никакого покоя нету. Будто нечем человеку заняться.
Однажды Семен увидел: мать пересыпала монеты из руки в руку и на губах у нее была неприятная улыбка. Сказала сыну: «Звенят-то как!»
«До чего все-таки скучная, — подумал он тогда. — Только о доме, базаре да о деньгах и речь. Не верит никому, по себе людей судит…»
Алевтина открыла вторую бутылку шампанского. Семен сначала отказывался, а затем неожиданно выпил.
Голова его как-то странно отяжелела. Баян не подчинялся ему, вместо нежных звуков рвались из-под пальцев звуки резкие, грубые, Семен похохатывал без причины и много говорил, чего с ним никогда не бывало. Он уже понимал, что окончательно опьянел.
— А нет ли у вас, эт-самое, гитары? Я на ги…таре лучше играю…
Где-то в подсознании еще теплилась здравая мысль: «Зачем хвастаешь? Зачем пьешь?»
— Значит, нравится в нашем городе? Ничего? — спросил Леонид.
— Ничево.
— Деньжонки есть — везде весело, — засмеялся Яшка.
— И девочки больше любят, — добавил Леонид.
«Пошлятина, пошлятина» — это была не хмельная мыслишка. Все же другие были хмельные, и потому Семен проговорил с хохотком:
— Девочки — народ такой…
— Слушай, — перешел на «ты» Леонид. — Мне рассказывали о тебе. Деньгу ты тоже любишь, как и все мы грешники. Только добываешь ее потом своим. Страшным потом! Понял! А можно и полегче.