В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)

Гамсун Кнут

У двери гостиницы появлялся время отъ времени персидскій дервишъ, нчто въ род монаха, студентъ богословія. Онъ обвернулся въ пестрый, вытертый коверъ и ходилъ босой, съ обнаженной головой, съ длинными волосами и бородой. Время отъ времени онъ слдилъ пристальнымъ взоромъ за проходившими мимо чужеземцами и начиналъ говорить. Мн разсказали въ гостиниц, что онъ безумный. Аллахъ коснулся его, а потому онъ трижды священъ!

Если бы только его безуміе не было притворствомъ. Ему, кажется, доставляло удовольствіе показываться людямъ, выступать въ роли удивительнаго святого человка, возбуждать вниманіе и получать милостыню. У фотографа можно было даже достать его портретъ, настолько онъ былъ замчательный человкъ. Онъ, казалось, привыкъ къ почтенію, которое ему оказывали со всхъ сторонъ, и чувствовалъ себя при этомъ отлично. То былъ весьма красивый мужчина, съ необыкновенно свтлой кожей, пепельно-блокурыми волосами и горящими глазами. Даже прислуга въ гостиниц, состоящая изъ татаръ, бросала всякое дло, когда онъ приходилъ, чтобы только взглянуть на него и выказать передъ нимъ свое благоговніе.

Что бы такое могъ онъ говорить?

Заставь же его какъ-нибудь заговорить, сказалъ я, и передай мн потомъ его слова.

Швейцаръ спросилъ, не можетъ ли онъ чмъ нибудь служить ему?

Дервишъ отвчалъ:

Вс вы ходите съ поникшей головой, я хожу съ головой, поднятой кверху. Я вижу все, все сокровенное.

Какъ же давно началъ ты видть то, что сокрыто ото всхъ?

Давно уже.

Какъ же это случилось?

Я увидлъ иной міръ, вотъ какъ это случилось. Я вижу Единственнаго.

Кто же этотъ Единственный?

Этого я не знаю. Онъ изощряетъ мои силы. Я часто бываю на гор.

На какой гор?

Птицы летятъ мн навстрчу.

На гор?

Нтъ, здсь на земл…

Мн хотлось перехитрить и разгадать его, а такъ какъ онъ показался мн подозрительнымъ, то я нсколько презрительно отнесся къ его притворному сумасшествію и пошелъ прочь, ничего не давъ ему. Но, когда я увидлъ, что онъ и не думаетъ провожать меня неодобрительнымъ взглядомъ, то поколебался въ своей увренности и далъ ему какую-то мелочь. Если человкъ этотъ дйствительно разыгрывалъ комедію, то продлывалъ это блистательно. Но какъ же объяснить его фотографическій портретъ, на которомъ онъ словно принялъ извстную позу?

Какъ объяснить то, что онъ, какъ будто,

кокетничалъ своими большими глазами, обладавшими силой гипнотизма? И то вниманіе, которое возбуждалъ онъ, благодаря своему сумасшествію? Очень бы хотлось мн поглядть на этого человка, когда онъ взбирается вверхъ по лсенк въ свою хижину и ложится на полъ въ своей безмолвной каморк…

Лихорадка истощаетъ мои силы. Лекарство часовщика, которое я вновь принималъ, не дйствуетъ боле. Мн придется покинуть эти мста, не видавъ многаго, не побывавъ въ лсахъ, не осмотрвъ жилища курда. Сегодня ночью, когда лихорадка особенно жестоко мучила меня, и мн никого не хотлось будить въ гостиниц, я перешелъ черезъ улицу въ лавку, гд на окн стояли бутылки. За маленькимъ прилавкомъ стоялъ человкъ, а двое смуглыхъ субъектовъ сидли на земл и пили изъ оловянныхъ стакановъ.

Я спрашиваю у человка за прилавкомъ коньяку. Человкъ за прилавкомъ понимаетъ меня и снимаетъ съ полки бутылку. Это вино неизвстной мн марки, — на ярлык надпись: Одесса. Фуй, говорю я, разв нтъ у тебя другого? Онъ не понимаетъ. Я смотрю, снимаю съ полки другую. На ней та же марка, — Одесса, но съ пятью звздочками. Я смотрю на нее и нахожу посредственной. Нтъ ли у него сорта получше? Этого онъ не понимаетъ. Я пересчитываю ему звздочки и самъ добавляю карандашемъ еще пару. Это ему понятно, и онъ появляется дйствительно съ Одесской бутылкой, украшенной шестью звздочками.

Что же она стоитъ? Четыре съ полтиной. А другая? Три съ полтиной. Значитъ, по рублю за звздочку. Я взялъ бутылку съ пятью звздочками, и въ ней оказался очень крпкій коньякъ, посл котораго я могъ, наконецъ, уснуть.

Сегодня же чувствую я себя на зло всмъ лекаркамъ и всяческой мудрости гораздо лучше, а между тмъ я пилъ коньякъ.

Полдень давно уже миновалъ. Я сижу у открытаго окна и смотрю, какъ голые люди дутъ верхомъ купать своихъ лошадей и спускаются на берегъ Чернаго моря. Ихъ фигуры темными силуэтами вырзываются на синемъ фон моря. А солнце все освщаетъ развалины крпости Тамары, которая возвышается среди густого лса.

Завтра мы снова узжаемъ въ Баку, а потомъ и дальше на Востокъ. Скоро мы покинемъ эту страну, но я вчно буду тосковать по ней. Не даромъ я пилъ воды Куры.

1903