В степях Зауралья. Трилогия
Шрифт:
— Пошли, Семен Викулович к себе зовет.
Великанов сидел на пеньке перед скатертью, на которой стоял медный чайник с самогоном и порожняя кружка. Заметив Дороню с Хохлаткиным, он поднял на них тяжелый взгляд.
— Поедете сегодня с Лукерьей, а куда, она скажет. Готовьте коней. Лошадь ему дай. Оружие чтоб было в исправности, понятно?
— Так точно, — десятский вытянулся.
— Идите.
— Нет, чтоб нам по стаканчику подать, — возвращаясь обратно, ворчал Хохлаткин. — Вот как уедем, начнется опять
Дороня был погружен в свои мысли: «Сегодня я оставлю бандитский лагерь».
— Ты чего молчишь? — подтолкнул его локтем Хохлаткин. — Аль не рад поездке? Ничего, свое возьмем. Лукерья толстопятовскую заимку не минует, а там Дорофей найдет, чем угостить. — Помолчав, десятский продолжал: — Похоже, сама-то в Луговую собралась. Продотрядовцы оттуда уехали, значит, ей без опаски можно там жить. Опять начнет баб подзуживать против Советской власти. На это она мастак. А председателя совета вот где держит, — Хохлаткин сжал пальцы в кулак. — Пикнуть против не смеет, хотя и партийный. Сродственником приходится ей, — заметив недоумение Третьякова, подмигнул бандит черным глазом.
Простившись с мужем, Луша в сопровождении Дорони и Хохлаткина выехала из лагеря. Лесная тропа порой исчезала в мелком кустарнике, росшем в низинах, круто взбегала на косогоры, ныряла в балки, обходила топкие болота и, протянувшись стрелой по вырубке, обрывалась у проселочной дороги. Дороня внимательно глядел вокруг, стараясь запомнить путь. Ехавшая впереди Луша изредка перекидывалась с Хохлаткиным короткими фразами и, казалось, не обращала внимания на Дороню. На развилке она остановила коня. Занятый своими мыслями, Третьяков не заметил, как отстал.
— Пошевеливай коня, не выспался, что ли? — услышал он сердитый голос Луши.
— Эта дорога, знаешь, куда ведет? — показала она вправо. — Хотя и знать тебе незачем, — махнула она рукой. — Плохой из тебя защитник: сидишь в седле, как баба.
Ехавший рядом с Дороней Хохлаткин, хихикнул:
— Ему бы на тройке ездить: сам в корню, две ляжки — на пристяжки. И пошла душа в рай, только камыши затрещали, — бандит закатился дробным смешком.
«Огреть бы тебя, гада, прикладом по башке», — зло подумал Дороня, но тут же произнес со вздохом:
— Куда ехать торопко? Гляди, благодать-то какая! — показал он на лес. — Не наглядишься.
Луша плюнула:
— Серафим ты Саровский, божий угодничек. Тебе бы псалмы на клиросе петь, а не винтовкой владеть!
Не доезжая километра три до заимки Толстопятова, Луша выслала Хохлаткина в разведку:
— Погляди, нет ли у Дорофея непрошеных гостей. Когда десятский скрылся, она слезла с коня и передала повод Дороне:
— Постой здесь. Я схожу за вишней. В прошлом году ее было много!
Через некоторое время женщина вернулась из леса с пригоршней сочных ягод.
— На, поешь, —
«Связать разве ее, а самому на коня? — промелькнуло в голове Дорони. — А вдруг Хохлаткин вернется с полдороги? Нет, лучше подожду…»
— О чем задумался? — услышал он полусонный голос Луши.
— Так, ни о чем. Мысли разные лезут в голову.
— Ты женат?
— Нет, правда, тятенька высватал мне дочь кожевника, а тут как раз революция, а потом мне в армию подоспело идти.
— А любовь у тебя была?
— Насчет этого, упаси бог. С чем эту любовь едят, — не знаю.
— Эх ты, дуралей! — Луша засмеялась и перевернувшись на бок, потянула Дороню к себе: — Подвинься ко мне. Вот так. — Женщина приподнялась и, неожиданно опрокинув Дороню на землю, начала целовать. Юноша, с силой оттолкнув ее, поднялся на ноги. То, что произошло сейчас, было ему противным, порочным. Казалось, кто-то бросил комок грязи в душу.
— Посидим еще, — играя травинкой, томно произнесла Луша.
— Хохлаткин скоро вернется…
— Какое мне дело до него! Эх ты, голубь мой непорочный. Хошь, я атаманом тебя сделаю вместо Семена?
— Не гожусь я в атаманы, — Дороня еще ниже опустил голову.
— Блаженный ты, вроде Вани-дурачка…
Показался Хохлаткин.
— Ну, что там? — сердито спросила Луша.
— Все в порядке, — весело отозвался тот, — похоже, продотрядовцы все еще сидят в Трехозерной.
— А ты, похоже, опять накуликался? Скажу Семену, он дурь живо из тебя выбьет!
Хохлаткин точно съежился:
— Виноват, маленько хлебнул с устатку.
До заимки Толстопятова Луша не проронила ни слова.
Дорофей встретил их возле дома:
— Милости прошу, гостеньки дорогие! — засуетился он и поспешно распахнул ворота.
Луша ловко соскочила с коня и вместе с Дороней поднялась на крыльцо. Отсюда хорошо была видна степь и дорога на Усть-Уйскую. Справа и слева темнел лес. Окинув взглядом знакомую местность, Третьяков тяжело вздохнул.
Встретила их Агриппина. На сухом, морщинистом лице старухи появилось нечто вроде улыбки.
— Где Феня? — спросила Луша.
— Здесь я, здесь, — из горенки выглянуло одутловатое лицо горбуньи. Заметив Дороню, дочь Толстопятова в нерешительности остановилась на пороге.
— Заходи, заходи, не бойся, — поманила ее Луша, — я тебе жениха привезла. Глянется или нет? — показала она глазами на Дороню.
— Баской. А где ты его взяла?
— В лесу нашла.
— Вот диво, да где они растут-то? Сколько ни хожу по лесу, найти не могу!
Вошел Хохлаткин с хозяином. На столе появился графин с самогоном, самовар.