В степях Зауралья. Трилогия
Шрифт:
— Таперича что я вам скажу, — поглаживая бороду, говорил заимщик. — Народ голодный. Это правильно, можно сказать, дохнут, как мухи. А кто с умом, те живут без нужды. Был я недавно в Марамыше у своего дружка Никодима. Так вот этот самый поп-расстрига Никодим в «Ару» устроился.
— Что за штука? — спросил Хохлаткин.
— Ну, мериканская помощь голодающим. Дружок мне и говорит: ежели нуждаешься в хлебе, можем поставить тебя на паек. А лишний пуд кому мешает? Я, мол, не супорствую, ставь. Казакам, грит, надежным передай, что эта
— Так и сказал? — обрадовался Хохлаткин.
— Вот те хрест, свята икона, — Толстопятов перекрестился.
Луша шумно поднялась из-за стола.
«Разболтался старый индюк», — подумала она зло. Подойдя к Агриппине, протянула ей руку: — Спасибо за угощение. Нам пора.
Степь дышала зноем, черными точками виднелись в небе беркуты. Дорогу всадникам то и дело перебегали суслики. Равнина казалась безжизненной. Легкие волны седого ковыля катились по ней, и казалось, нет им конца. Мысль о побеге не оставляла Дороню ни на минуту. Еще за чаем, когда хозяин разглагольствовал об «Аре», он хотел выйти из комнаты незамеченным, взять коня, вывести через задний двор и скрыться. Но Луша не спускала с него лукавых глаз.
Путь всадников лежал по опушке бора.
— Лукерья Егоровна, — послышался сзади тревожный голос Хохлаткина. Торопливо объехав Дороню, десятский приблизился к ней: — Видишь?
Далеко в степи маячили фигуры конников.
— Не продотряд ли? — Великанова остановила коня и, сделав руку козырьком, пристально начала вглядываться в приближавшихся людей.
— Похоже! Надо спрятаться в лесу. Дорога на заимку отрезана. За мной! — Луша круто повернула коня с опушки. Дороня с Хохлаткиным последовали за ней.
Мысль Дорони работала лихорадочно: «Сейчас или никогда! Свои близко!» Поправив съехавшую на затылок фуражку, Дороня пришпорил коня, направляя его в широкий пролет между деревьями. На какой-то миг его спутники растерялись.
Первой пришла в себя Луша, соскочив с коня, выхватила из рук Хохлаткина винтовку и выбежала на опушку. Опустившись на колено, женщина медленно прицелилась. Прозвучал выстрел.
Покачнувшись в седле, Дороня обхватил руками шею коня.
— Успею ли?
Из рукава гимнастерки тонкой струйкой бежала кровь. Второй выстрел сразил лошадь. Всадник с конем рухнули на землю. Последнее, что помнил Третьяков, это склонившееся лицо Шемета и, прошептав чуть слышно: «Бандиты в Горелых колках», — впал в забытье.
В тот день, окружив голубую банду, отряд Шемета не дал уйти никому. В перестрелке были убиты атаман и его жена.
ГЛАВА 9
Осенью Дороня Третьяков выписался из больницы. Сидеть без дела не хотелось, и он зашел к Новгородцеву.
— Как у тебя рука? — спросил тот озабоченно, заметив, что Дороня с осторожностью подтянул ее к себе на колени.
— Побаливает,
— Есть, Дороня, есть, — оживленно заговорил Новгородцев. — Ты, наверное, слышал, что в уезде появилась банда Землина? Казак из станицы Озерной, Землин. Из Красной Армии дезертир. Ушел вначале в голубую армию, к Великанову. Поцапался, с атаманом, свою банду организовал. К Марамышу, слышь, приближаются.
— Слышал, — брови Третьякова сдвинулись. — Я уже был у Русакова, просился в ЧОН, но он не отпускает: «Выздоравливай, говорит, и приходи ко мне», — Дороня вплотную подошел к комиссару: — Устройте меня в ЧОН. Не могу сидеть без дела.
— Ты такой же горячка, как и был. Ладно, напишу Овечкину, командиру роты особого назначения. Только на глаза Русакову не попадайся, — подавая записку, заметил Новгородцев добродушно. — А то влетит нам обоим.
— Спасибо!
Штаб ЧОНа в Марамыше помещался рядом с пожарной каланчой. С ее вышки городок был как на ладони. Справа на площади, там, где когда-то стоял памятник Александру II, виднелся скромный обелиск, воздвигнутый бойцам, павшим в боях с колчаковцами.
Дороня пересек площадь. В просторных сенцах штаба его остановил часовой.
— Пропуск?
— Передайте командиру вот эту бумажку. — Дороня достал из кармана записку Новгородцева.
Встреча с Овечкиным была короткой.
— Не рано берешься за винтовку?
— Нет. Рука не мешает. — Для убедительности Дороня приподнял руку над головой.
— Ладно, — Овечкин слегка пристукнул пальцами по столу. — Сегодня дам распоряжение о зачислении в ЧОН.
Осень и начало зимы для Дорони прошли в военной учебе. Рана зажила окончательно, и, как только было получено известие о приближении банды Землина, Третьяков вызвался в разведку.
На другой день, переодетый в крестьянскую одежду, Третьяков выехал к станице Звериноголовской. Отпустив возчика, он подошел к окраине в сумерках, свернув с дороги, углубился в лес, примыкающий к огородам и, заметив полузанесенную снегом баню, вошел в нее. В избах зажглись огни. Где-то глухо тявкала собака. Качаясь от ветра, брякала о стенку колодца обледенелая бадейка.
Дороня вышел. Станица казалась уснувшей. Утопая в снегу, он добрался до крайней избы и постучал. На стук вышел немолодой казак, хозяин избы.
— Чего надо? — спросил он сердито, подозрительно посмотрев на висевшую за спиной незнакомца винтовку.
— Председатель станичного исполкома далеко отсюда живет?
— Да нет, не шибко. Но дома-то едва ли его застанешь, — неохотно ответил казак. — Иди прямо в сельсовет, рядом с каланчой. Там теперь все в сборе.
— Собрание, что ли? — поинтересовался Дороня.
— Какое тебе собрание. Землина потрухивают, вот и собираются каждую ночь в сельсовете.
— А разве он опять появился здесь?