В световом году: стихотворения

Кублановский Юрий Михайлович

КРЫМ

(по памяти)

…Там фосфоресцирует космос открытый и с ним породненный прибой басовитый. Под ситцем, готовым ожог холодить, разлучниц тела не успели остыть. Лабает с братвой безымянной джазбанды небритый пахан на свету танцверанды, то голову в плечи, то весь напоказ, всю утварь ударных задействовав враз. Зловеще, щемяще, таинственно, чудно с иудиным цветом сошлись обоюдно колючие розы в сплетенье срамном, не ведая тоже, что будет потом.

ОСЕНЬ В СКИФИИ

…Где

Овидий, завидев, спешит из сторожки, лавровишней венчанный бедняк, для кормежки блудных пляжных собак, наклоняя повинно плешивое темя, словно тем признаваясь легко, что и в старческой темени скудное семя ищет, где глубоко, кто-то выпотрошил содержимое грозных присмиревших валов: с перламутром толченым ракушечник слезный вместе ждут холодов. Сколько нежности в том, что уже потеряло право быть на виду, испарилось, пропало в баснословном году! …Словно рядом стрекочет размытая лента, уходя в пустоту, и латентно в темноте на свету вижу пригоршни позеленевшей монеты, тот кувшин, что распили вдвоем… Драгоценная, где ты? И Боспорского царства поделки — браслеты всё ль тусклы на запястье твоем?

К ПРОСЛАВЛЕНЬЮ АЛУПКИ

I

…Магнолий сливочных пудовые цветы; гулка кремнистая дорога. Но если в сторону — цепляются кусты и колют лядвия поэта-полубога. Замри и вслушайся! Он утром здесь бежал в купальню с полосатым тентом. Ведь педантичный граф не зря его считал бездельником и диссидентом.

II

Увы, от страсти нет надежных панацей. И рококо Парни скрутило все карнизы, когда колонны войск приветствовал Лицей и граф ушел на фронт с благословенья Лизы. …Когда ж с победою отважный генерал домой вернулся невредимо, счастливый Государь его к себе призвал и сделал богдыханом Крыма.

III

Громоздкий Аю-Даг и был покрыт леском, но рядом две скалы и ласточкины сакли хозяин покорил стремительным броском и выстроил дворец, как задники в спектакле. По склонам выжженным затеял виноград, стал экономить снег, а то была утечка. И превратился Крым в роскошный вертоград из захолустного местечка.

IV

Но знают школьники, что значит саранча в судьбе великого поэта. Миледи, к завтраку ворвавшись сгоряча, потупилась из-под берета. Невозмутим на вид, но втуне зол как черт, наместник замолчал, хотел задать вопросец, да призадумался… Ты жалок, полулорд, полутатарщина и полный рогоносец!

V

— Купеческий корабль из греческих сторон! — торжественно оповещают. С подзорною трубой скорее на балкон и видим: парус убирают в жемчужном далеке. Обрадован паяц, велит свистать наверх, дает прислуге взбучку. Купальня издали похожа на матрац. И гений в суете графине стиснул ручку.

VI

Совсем немногое осталось досказать: графиня родила — тому виной Раевский. Естественно, скандал не удалось замять, о нем судачили Мясницкая и Невский. …В Одессе, где каштан весною свечи льет и мальчик по нужде сейчас зашел за кустик, поставлен памятник. А Пушкин в свой черед невдалеке имеет бюстик.

VII

И мы гуляли там! И ты была со мной! И обезьяний

крик библейского павлина внезапно в сумерки раздался за стеной непроницаемой жасмина. Сквозь вереницу дней несет моя рука — никто твоей любви небесной не достоин — прощальный поцелуй, подобье мотылька. Не правда ль, ты одна… ты плачешь… я спокоен.

ДОЖДЬ В КАСТИЛИИ

Шелковые петли к окошку привесь… Пушкин

Луна за тучами эль-грековскими брезжит едва вдали теперь всё реже. Ты слышишь ли, в Мадриде в брачном почти чаду кончающийся дождь еще стучит по мрачным кумирам мраморным в ночном саду. Крутые бобрики идальго длиннолицых примяты влагой, и к нехитрым радостям великих инквизиций прибавь свои. Рассталась бы душа с роскошной грешной тошной сырой землей, но безутешная всё медлит под окошком с шелковою петлей. Летучей мыши над зыбью крыш в серчающем гитар рыдании расслышать доступно лишь последнее прости — неуловимой массе воды в горсти, айве с оскоминой на скомканном атласе последнее прости. Дождь — кровь священная, вдруг пролитая в схватке пространства невпрогляд с прозрачным временем. И приторны посадки левкоев у оград.

«Я не схимник, спустившийся с гор…»

Я не схимник, спустившийся с гор и вступивший в немой разговор с непривыкшей к смирению речкой, что о камни дробится в упор и бахвалится царской уздечкой; нет, под темные залежи туч не спускался я засветло с круч, не дремал на ржавеющем камне, подставляя морщины под луч — эта благость совсем не нужна мне! Вижу, ты разглядела насквозь достоверность рассказанной байки, и боюсь, как застенчивый гость, пятерню запускающий в гроздь, надоесть терпеливой хозяйке. Где пришелся один на двоих огоньками усеянный вечер, я лишь отзвук приказов твоих, верный отблеск зрачков золотых — и поэтому так переменчив.

ПИЛАД И ЭЛЕКТРА

I

Зной, напоивший всех скорбящих, и скалы, и залив, слабей в тени плодоносящих, и нас, и пращуров кормящих приземистых олив. Как вдруг — ссыпаться начал гравий с кренящейся земли, перекрывая спевку гарпий с сиренами вдали. …Ты исподлобья озираешь встревоженную мать. Ты вожделение внушаешь тому — как ты не понимаешь, кто дал обет молчать. И он идет готовной тенью буквально по пятам к священному захороненью, где ящерка взывает к мщенью, пригревшаяся там.

II

Пилад всё верно понимает, но где его протест, когда в грудь матери вонзает клинок Орест? Зовет и стонет Клитемнестра, стенает и скулит. А на обломках алебастра безмолвствует Пилад. Он словно поглощает звуки Электре вопреки. Орест в потоке моет руки. Вы дети и враги на плоскогорьях ойкумены, где зной еще темней и столько пышной рыжей пены в отстойниках камней.