В световом году: стихотворения

Кублановский Юрий Михайлович

«Помнишь — вроде котлована…»

Помнишь — вроде котлована капище в грозу, в память Максимилиана первую слезу… Максимилиан Волошин, киммерийский жрец, сердоликовых горошин любодей-истец. Впрямь с мешком из-под картошки схож его хитон, по вискам волос сережки треплет аквилон. Гость, которого не ждали, вновь пришел на свет откопать своих сандалий архаичный след. Ту находку на сыпучей тропке в свой черед заждались в разбухшей туче тонны пленных

вод. ………………………….. Ели крабов, крыли власти, по лбу шла тесьма. За столом кипели страсти странные весьма. На любительском спектакле бесконечном том как не спутать было паклю с золотым руном? И никто не знал, совея от избытка муз: Феодосия — Вандея, столп — а не искус.

У ЭВКСИНСКОГО ПОНТА [1]

Тут и Феодосия-голубка

гулит соль из прибережных чаш,

и на ощупь твердая Алупка,

и предатель родины Сиваш.

I

Весь воспаряющий над Черноморьем Крым в заплатах дымчато-лиловых: и дамы смуглые, берущие калым с любовников бритоголовых, и честно пашущий кораблик вдалеке, уподоблённый блесткой точке, где мака дикого на черепе-скале оранжевые лоскуточки, и камни пегие, подобно тушкам птиц, и пляж с пьянчугой-красноярцем, и пышный сосен мех, длиннее игл и спиц — над белой осыпью и кварцем. Здесь снова испытать улыбчивый испуг на циклопической ступени тропой сыпучею — стопа в стопу придут однажды наши тени.

1

Из Крымского дневника 1980 года.

II

Испарения ирисов, роз и мираж аюдагского мыса. Ливадийский бочоночный воск опечатал врата Парадиза. И от йодистой знойной воды манит тенью татарская арка. Как обветрились у бороды и в подглазьях морщины монарха. Заломил, задробил соловей, заглушая зазывное: «Ники!» — относимое ветром левей всей социалистической клики. …Не задаром дарует Господь: и на кортике крабью чеканку, и лозу, и любезную плоть, и у белого мола стоянку, и грузинской дороги пенал, и казачью Украйну воловью, и Тобольск, и свинцовый Урал с голубою емелькиной кровью.

Ill

В цепких объятьях глициний спит ливадийский дворец. Особи лавров и пиний возле татарских крылец словно забыли с владельцем свой погребальный союз. Лишь студенистые тельца прямо на гальку медуз понта Эвксинского качка бросила в йодистый зной. Это темна, как болячка на локотке у родной, роза в скорлупчатой чаще, стриженной по окоем… И августейшее — слаще в смертном обличье своем.

IV

Пенистый малахит в скальной оправе понта больно глаза слепит вспышками горизонта. Перебегая в тень, стала от зноя слаще вянущая сирень в дикой приморской чаще, что от татарских дуг сонных манила новью и — обернулась вдруг белогвардейской кровью. Конские черепа скал высоки, отвесны. В осыпь ведет тропа прямо по краю бездны. Грубый хитон, хитрец, было надел Волошин, сей любодей-истец гладких морских горошин. Но всё равно слыхать бойню Чрезвычайки. И перестав

скучать, падали алчут чайки.

V

В новосветской хибарке, дотоль нежилой еще в этом сезоне, под дождем, барабанящим в толь, с паучком-паникером в ладони… Сосен пушистых стая сгрудилась над отвесной — свечи в ветвях качая, тайно манящей бездной. Что если прыгнув сходу, плавно на камни ляжешь, перемогнув природу… Что мне на это скажешь ты, заслонясь враждою к Новому Свету — раю? Что за моей спиною мне припасли, не знаю: пайку ли на затравку с проводкой на заборе, или в ночи удавку, или иное море… Жертвенное нетленно. Вещее многогласно. Гибельное мгновенно, ласково, безопасно.

VI

Милая по руке хлоп! — как когда б отравлено. За полдень в погребке много чего оставлено. Большому кургану сродни Митридат. Коптится и вялится Керчь. Товарок её контрабандный наряд и ныне способен зажечь. А там — за проливом — невестится в рань, вечор золотисто-грязна над тускло-бутылочной гладью Тамань, притон, арсенал и казна. А Кафа бела на зеленой горе, где тёмен изменчивый понт иль дымно-прозрачен, когда на заре зазывно открыт горизонт. Не думай, что это бесплотный мираж забрезжил сквозь ветхую ткань: из волн поднимается после пропаж державная Тьмутаракань!

«Где чайки, идя с виража…»

Где чайки, идя с виража в пике, прожорливы, за радужной пленкой лежат — мечта государей — проливы. Но возле полуденных стран нас, словно куницу в капкане, с опорой на флот англикан смогли запереть басурмане. Эгейская пресная соль под небом закатным. Еще, дорогая, дозволь побаловать нёбо мускатным. На линии береговой напротив владений султана, быть может, мы тоже с тобой частицы имперского плана. Но, Господи, где тот генштаб, его не свернувший доныне, чтоб мысленно мог я хотя б прижаться губами к святыне! Дай жаждущей рыбиной быть, чье брюхо жемчужине радо, и тысячелетие плыть и плыть до ворот Цареграда.

ВИЗАНТИЯ

1

Не по тулову вазы бежит голенастый ободряемый гончими мим. Просто волны смывают с уже безучастной Византии оливковый грим. Ту, которую исподволь Отче приблизил, на глазах от души покарал. И блазнит язычками коралловой слизи у подножия скал поджимающий крылья могильник эриний, по-над толщей морской донимавших хвою Константиновых пиний и елениных кедров тоской.

2

В предрассветные сумерки знобкие паладины, ворье, то нахрапом, то тропками пробирались и брали её. Но в палермских апсидах грубеющих, флорентийской пожухшей слюде да и в окской излуке синеющей — Византия нигде и везде! Лишь до времени младшая сводная ей сестра, расщепившая впрок поминанья просфору холодную, опечатала тайной роток.

3