В световом году: стихотворения

Кублановский Юрий Михайлович

ДВА СВИДАНИЯ

1

Как ни спешу — ты уже здесь, встречным парком дыша. В облике есть странная смесь старта и финиша. Сразу берешь верхнее до, правда, с оглядкою. На голове умной гнездо с видною прядкою. …Возле метро в стае дворняг много породистых. Сей молодняк, слёт доходяг и оборотистых, тоже бежит в морось и мглу мимо накачанных впрок аспирином роз на углу, свежих не в меру, будто Бодлеру в гроб предназначенных.

2

Если возьму и окликну — а ты вдруг не оглянешься, где-нибудь в рощах времен Калиты

так и останешься, зело обучена берестяной грамоте филькиной. Сердце твое мне подкормкою — но с едкими шпильками. …Манна блестит в шкурах жнивья бурого, рыжего возле заброшенного жилья, где разве мышь жива. И в этом событии — жизни есть второе дыхание, твердое алиби смысла, весть, обетование.

НОВОГОДНЕЕ

В столичных шалманах времен демократии гужуется много сомнительной братии, чье рыльце в пушку и в кармане зеленые. Но прочих нелепее мы — опаленные своими надеждами, будто конфорками тех кухонь, куда пробирались задворками. Над хвоей куничьей с алмазною крупкою, где Коба, зверея, попыхивал трубкою и где величаво при всем слабоумии по праздникам гыкали-квакали мумии, днесь слишком заметно мельканье бесстыжего под прежними звездами Толика рыжего, с которым грозит нам за годы немногие стать новым открытием в антропологии. В своих новоделах развесив теперича убойные ряшки Петра Алексеича, Россия ложится, и флот заодно, вся запеленгованная — на дно. 30. XII.1996

ЗАКОЛДОВАННЫЙ ДОМ

Твои глаза смиренные, стальные глядят в окно на падающий снег. И улицы полуживые от русел вымерзших до основанья рек отличны разве выхлопами гари, когда зеленый свет; в палатке-крепости смурной пассионарий торгует выпивкой, надев бронежилет. На явку здешнюю — былое хороня от тех, с кем лучше разминуться — поостерегся б я когда-нибудь вернуться на склоне дня, в привычной тесноте от снега отряхнуться; ни в нетерпении скорей к столу подсесть, ни, вытянув на свет бумаги лист безгласный, вдруг записать стишок ни с чем не сообразный, ни шепотом его, ликуя, перечесть… На всем лежит твой взгляд стальной и ясный.

«Зима с огнем на поражение…»

Зима с огнем на поражение при беспорядочных разборках, с поддачей, головокружением, объятиями на задворках — она прошла; остались в памяти гудки автомобильных пробок, на сумеречном небе наледи над домино жилых коробок. …Да споры: кто же мы — отступники в перелицованной одежде и где — в банановой республике или империи, как прежде? Иль на подходе нынче к власти знать, скомандующая «короче!» любителям поразглагольствовать по-русски на излете ночи. 1996

МАРТ 96

Судные дни Московии, сложат о них былины: лужицы темной крови и офисы и малины. Тут ребятишки ушлые с мышцами или салом, слишком неравнодушные к выплатам черным налом, держат под мышкой пушки, гибнут в убойных сварах; рыжие потаскушки с ними бывают в барах. …………………………….. ……………………………. ……………………………. …………………………….. Жители Эльдорадо сколько б ни заносились, жить у меня как надо, может быть, научились. Вот ведь и я пропавшую зелень нашел в кармане, скудную, но хватавшую на алкоголь в шалмане. Как говорят философы прошлого: «либо — либо». Ехать в мой угол бросовый вздумала ты… спасибо. В жизни обезображенной и посегодня с нами утренний бор — с проглаженной фольгою меж стволами.

«Течение сносит и сносит…»

Течение сносит и сносит, и вовсе не труп врага, который прощения просит, тебя самого, дурака. Меняются береговые пространства, укрытые в дым, ты видишь их словно

впервые ослабшим своим боковым: знакомые с детства откосы с сухим серебром корневищ, вцепившихся в осыпь размытых прибрежных кладбищ, избу старожилов последних, еще доживающих тут с отвычкой души от обедни и страха, что не отпоют… В турецкую кожу одеты, дородные не по летам и прыткие авторитеты уезды прибрали к рукам и на сектора поделили, как всем почтарям вопреки доносят, видать, не забыли, буреющие земляки. Мне выпала вместо получки завидная участь тайком: холодные странницы-тучки вскормили меня молоком. Счастливцу изгнанья не будет, а родина — где-нибудь там, где устье воронками крутит, зазывно открытое нам.

ПРИБРЕЖНОЕ

Перегоревший рано июль, серые кровли, порванный тюль; и хироманта находка — лопух всеми буграми сразу набух. Родоначальник, ветхий Адам теплою водкой спасается там и поминает рай в шалаше, знать, не хорошим словом в душе. …………………………………………………. Я из другого теста, поди, что-то другое ноет в груди. Кверху б спиною одетою плыл, щупая зенками бархатный ил. Пыльный ли жемчуг, в брюхе ль икра у осетрины, жены осетра? То-то сбежались на берег реки знавшие цену целковым царьки. Словом, двуногой быть не хочу тварью, мне это не по плечу. На самого я себя положусь. От самого я себя откажусь. Так будет проще на Страшном Суде матушке Роще, батьке Воде…

«Снятся мне окромя забот…»

Снятся мне окромя забот: смутный откос реки, створы фарватера в разворот, вольные паводки. Вот почему, пожилой мужик, чураюсь визгливых птиц и просыпаюсь в ответ на крик землячек-утопленниц. …Помню, как оживлял физрук, склонясь, плавчиху на берегу, сгибал безвольные плети рук и бросил: «Поздно. Не помогу». Речной подпитывают поток ключи — чем йодистей, тем темней. Кто-то дергает поплавок сердца — сильней, сильней. 9. III. 1997. Кострома

«Темное — с солнцем — лето…»

Спой утопленнику про юдоль, где он зажигал свечу. Е.Ш.

Темное — с солнцем — лето в восемьдесят втором как-то без перехода в осень обабилось. Враз пожелтели кромки крон на обрывчатом правобережье Волги над дебаркадером. Я приезжал прощаться: мне оставалось три дня несусветных волглых жизни на родине. Всё за спиной — мытарства, вызовы; впереди сладкая неизбежность встречи с Европою. …Здесь пробегало детство в летние месяцы с бабушкой Соколовой Людмилой Сергеевной. Храмины разоренной портик теперь красней, гуще еще крапива, диче боярышник. Я вспоминал нырянье, ягоды, молоко, как приоткрыл в подклете старый седой сундук с тленной парчой — остатком от облачения, но со сберегшей форму розой тиснёною. Было окрест безлюдно. Горек мой табачок. …………………………………. Вдруг возле шатких сходен около берега выплыл спиной разбухшей кверху утопленник. …До парохода двадцать с лишним еще минут. Чайка зависла, визгнув, жадная, жалкая. 27. IV. 1997