В те дни на Востоке
Шрифт:
– Ты чего не ложишься?
– Сейчас, Ванечка…
Евгения разделась, погасила свет и, перекрестившись, нырнула под одеяло.
– Радость ты моя! Только с тобой я забываю обо всем. – Он обнял ее.
– Постой, Ваня. Я хочу поговорить с тобой.
– Потом поговорим.
– Нет, сейчас.
Он ослабил руки, повернулся на спину.
– Я много думала о твоей службе и сегодня поняла: теперь тебе не дадут ходу. Ты человек не мира сего. У тебя другие интересы в жизни. А простора тебе нет. Ты зачахнешь на своем взводе.
–
– А вот слушай. Только не обижайся. Хорошо?
– Зачем же мне обижаться. Ты же мне добра желаешь.
– Верно. У тебя от меня нет секретов, я тоже от тебя не хочу ничего скрывать. Тебе нравится такая жизнь, как у нас?
– Конечно. Так в полку никто не живет.
– А кто тебе создал такое счастье?
– Ты и твой дядя.
– Ты думаешь, что дядя нас снабжает спиртом только за один бланк командировочного предписания? Дядя – это миф, который я придумала. Есть другие лица. И если ты будешь с ними иметь дело, тебя могут оценить и вознаградить.
В голове Померанцева немного рассеялся хмель. «Кто она: аферистка или…»
– Но где они… эти «лица»?
– Разумеется, не здесь.
– А где? В Маньчжурии, что ли? – Иван все еще не допускал мысли, что она – шпионка.
– А хотя бы и там.
– Кто нас с тобой там ждет? Мы же не капиталисты.
– А может, и ждут. Ты не догадываешься?
– Значит, ты… ты оттуда? – голос его дрогнул, в груди сдавило дыхание.
Евгения молчала. И он понял, что она «оттуда». Сразу вспомнилось, как она однажды перекрестилась, садясь за стол. Он тогда посмеялся над ней. А она сказала, что это привычка осталась у нее с детства. Затем во сне она с кем-то разговаривала, назвала какое-то японское имя. Он поверил, что ей тогда приснился нелепый сон.
– Но как ты сюда попала? – Он откинул одеяло, сел. В землянке стало невыносимо душно, не хватало воздуха.
– Это, Ванечка, длинная история. Потом узнаешь. А сейчас я хочу, чтобы ты был моим единомышленником. Если вздумаешь сообщить в контрразведку, то знай, что в провокации японцев на границе есть и твое и мое участие, что секретная инструкция, которую ты держал в планшете, и бланк командировочного предписания переданы одному человеку.
– Какому! – Иван обхватил руками голову. – Если об этом узнает командование, меня завтра же посадят.
– Ваня, возьми себя в руки, будь мужчиной! Никто тебя не тронет, потому что инструкция и бланк будут возвращены.
– Но как я себя буду чувствовать после этого?
– Наивный человек! Все его бьют, а он терпит. А ради чего? Что хорошего в твоей жизни? Кто ты сейчас? Проштрафившийся офицер, Ванька-взводный. А что тебя ожидает? Прозябание на задворках в младших чинах. И это в лучшем случае. А в худшем – необдуманный поступок и штрафная рота.
«Необдуманный поступок», – повторил про себя Иван. В самом деле, почему он всегда нелепо поступал? Среднюю школу не закончил, из музыкального училища был отчислен. Благо, в армии ему удалось получить офицерское
– А между тем есть другой путь, который приведет к счастью, – ворковала Евгения. – Пусть тебя не смущают временные неудачи немцев на фронте. Войне еще не видно конца. Будут приливы и отливы. Как заверяют компетентные лица, немцы готовятся к новому наступлению. И вот тогда вместо «второго фронта» на Западе откроется «второй фронт» на Востоке. Квантунская армия давно ждет приказа.
Померанцев совсем отрезвел. Его стала пробирать дрожь, в висках стучало. Нет, «другой путь» его не привлекал. Предателем он не будет. Может, ей лучше остаться у нас.
– А если тебе покончить с японской разведкой и жить здесь?
– Это не так-то просто… К тому же я не привыкла к вашей жизни. Идея равенства и братства меня нисколько не прельщает. Я – обожательница всевластного капитала. Думаю, что и твои бабушка и мать преклонялись перед этим кумиром. А потом… я никогда не прощу большевикам убийства матери и отца. Отец тогда жил в Чите, был офицером.
«Какая вражина! Ей не нравится наша жизнь. Она не простит нам убийство матери и отца. Тогда и с тобой будет другой разговор. Меня тоже не прельщают твои сказки».
– Подай закурить, – сказал он.
Евгения встала, принесла папиросу ему и закурила сама. Руки ее дрожали, грудь часто вздымалась, и вся она была возбужденная, решительная, властная.
– Ты не представляешь, какое счастье нас ждет впереди! Если мы выполним задание, нам разрешат вернуться в Харбин. Это прекрасный город. В нем живет почти половина русских. Японцы не тревожат эмигрантов, а китайцы – это вечные прислужники иностранцев. В Харбине живет мой дядя, имеет винный завод и магазины. Мечтал ли ты когда-нибудь о такой жизни?!..
В эту ночь Померанцев не уснул. Утром, не побрившись, отправился на работу. В больной голове его, как в небе тучи, плыли мрачные думы. Он не замечал красот зимнего солнечного утра, не слышал солдатских песен, доносившихся из гарнизона. Их заглушали слова Евгении: «Войне еще не видно конца. Что привлекательного в твоей жизни? Харбин – это прекрасный город. Там живет мой дядя. Мечтал ли ты о такой жизни?»
Еще вчера он жил беззаботно, душу его не терзал страх. Теперь же потерял покой, лишился радостей.
«И надо было связаться с такой тварью! Эх, голова ты моя бесшабашная! Что же делать? Может, все-таки сообщить о ней в контрразведку?» Ночью у него было твердое намерение, а теперь обуял страх. Представилось, как контрразведчик, угрюмый человек в очках, начнет кричать: «Как ты мог потерять чувство ответственности, привезти в полк неизвестную женщину и выдать ей военные секреты!» А что скажет Миронов, снявший его с должности адъютанта?.. Нет, теперь мне не будет пощады, как пособнику шпионки.