В те времена

Кимельфельд Дмитрий Исаакович

1984 г.

Странная пора

Какая странная пора к нам нынче подступила! Всё было будто бы вчера, а вот уж погляди: Мы всё смущённее молчим о том, что с нами было, И всё смиренней говорим о том, что впереди. Протяжный августовский крик под сводами окраин, Воспоминания вспугнув, врывается в гортань. И понимаем мы теперь: нет грамоты охранней, Чем тех сладчайших наших дней немая глухомань. И нам не деться никуда от памяти бессонной: Её скупые трубачи нас к бою призовут. И нота нежности спешит за нотою басовой, Как в ножны вкладывая нас в июльскую траву… Мы стали тише говорить, любить — самозабвенней. Но нет — года нас не сотрут, как пальцы — пятаки!.. ...И сыпях, сыпят сентябри нам поздние прозренья Из вещих клювов — впопыхах, как третьи петухи…

Колдунья

В белой вьюге, в белой зыби, в белой мгле Над распятьями сопящих городов Ты, безумная, летала на метле, Зябко ежась от январских холодов. Пах сочельник апельсином и треской, Ветер

вялил новогодние шары… И, подвластны твоей силе колдовской, Гибли души и кручинились миры. Так ты узила глаза свои, ярясь, Что любой, к кому сходила благодать, Был готов за эту ведьминскую связь Без оглядки душу дьяволу отдать. На погостах веселилось воронье… Ну, а я из предрассудков и рубах Выбегал, чтобы почувствовать твое Изумленное дыханье на губах. Чтоб в твоем во всесжигающем огне Сгинуть вовсе — неразумно и легко. Чтобы ты поминки правила по мне, Жгла как свечи темный воск материков! Чтобы кожей, языком, ребром крутым На чужой уже, на призрачной земле Вспоминать, как на метле летала ты В белой вьюге, в белой зыби, в белой мгле!

Гамаюн

Рвется нить золотого шитья, — Затянулась богов перебранка… Вещим птицам не стало житья — Их охотники бьют, как подранков. Вот они уже падают ниц. Был их век тороплив и недолог: Вместо звонкого пения птиц Доверительный шепот двустволок. Припев: Как будто звуки яд вкусили. Неслышно звуки сыпятся со струн. За них ветра по всей России Поют о вещей птице Гамаюн. Ну кто из нас печаль осилит? И только ветер, вечно юн, Поет один за всю Россию О вещей птице — птице Гамаюн. Тешил души терновым венцом. И в клетушках своих полутемных Слышен голос ее с хрипотцой, — Беспощадный, надрывный, бездомный. Ты отчаянье не проворонь, — Захлебнись от вселенской печали. Не летят, не летят на огонь Больше вещие птицы ночами. Припев. Все вернется, поди, на круги… Но сегодня смешно и досадно Видеть мне, как былые враги Распевают псалмы о Кассандре… Затянулась ледком полынья, Кровь из горла пробитого хлещет. Вещим птицам не стало житья, — Воронье прорицает зловеще. Припев: Как будто звуки яд вкусили. Неслышно звуки сыпятся со струн. За них ветра по всей России Поют о вещей птице Гамаюн. Дожди планету оросили, И спасу нет от новых лун… Одни ветра на всю Россию Поют о вещей птице Гамаюн.

1980 г.

«Ах, о чём, о чём таком…»

* * *

Ах, о чём, о чём таком Говоришь так горячо ты? Кровью ведь, не языком Мне сводить с судьбою счёты. Время — знахарь, а не врач, Вышибает клинья клином… То ли смейся, то ли плачь, — Вот и жизни половина. Свист корсар на каравелле, Чёрный флаг чернее сажи. Френсис Дрейк добычу делит — Он победой новой горд. Ну, а я-то, — вот досада! — И не бредил абордажем. Ну, а я-то, — вот досада! — И не мчался к мысу Горн… Правда, было и во мне Роковое это Нечто, И в свободном табуне Мне хотелось мчаться в вечность… Но строка не по летам По ночам в силки ловила. Только-только полетал — Вот и жизни половина. Там один у Чёрной речки Грудью на свинец нарвался, А другой в арбатской спешке Мысли пулей окрестил… Ну, а я-то, — вот досада! — Так ни с кем и не подрался. Ну, а я-то, — вот досада! — И врагу не отомстил… Вот пришёл и мой черед — Вынес, вымолил, дорвался!.. И — вкусил запретный плод! И — ребра не досчитался… Что печалишься, душа? Мы с тобою — божья глина. Только-только подышал — Вот и жизни половина. Меж Сенатом и Синодом Кивера ветра полощут. Молодой полковник скачет — Лошадь топчет снегирей. Ну, а я-то, — вот досада! — Не водил полки на площадь. Ну, а я-то, — вот досада! — Не страшил смешком царей… Но в одном я не солгу: Знал я женщину такую, Что ни другу, ни врагу Про неё не растолкую. Она прочим не чета. Без неё-то — всё едино. Нет, не стоит ни черта Моей жизни половина! Сколько, брат, ни хорохорься — Всё теперь пойдёт на убыль… По усам текли мгновенья, — Да, видать, не пригубил, Ну, а я-то, — вот досада! — Мало так её голубил, Ну, а я-то, — вот досада! — Мало так её любил!

1980 г.

Снежный блюз

Снова сыплет за окном снег, Снова — яства из семи блюд… Эй, трубач, я вновь пришёл с Ней — Ты сыграй нам, помнишь? — тот блюз. Пусть всё будет, как тогда — пой, Рви синкопы горловых жил. Пусть струится по щекам пот, Пусть несется из аорт жизнь!.. Как легка была тогда ночь — Продолженье наших дней тех, Где сплетались из семи нот Темы вечные для двух тел. С этой женщиной, прости, Бог, — Будто

сотканной из ста грёз, Я такую испытал боль — И такое волшебство снёс, Что теперь — хоть из аорт кровь, — Пусть сам дьявол разведёт прыть, — Буду землю, как слепой крот, По её следам ребром рыть!.. Так руби же, музыкант, такт, Рви синкопы горловых жил. Есть пока что на земле Та, За которую и смерть — жизнь!

1979 г.

Парад-алле

Мимо рощ и домов, мимо лиц и стекла, Попирая асфальт и бетон, Осень рыжеи лошадкой в наш город вошла, За собою везя фаэтон. Вот на площади главной разбит шапито, И над мелом встревоженных лиц, В роковое пространство врезаясь винтом, Крутит сальто отчаянный лист. Припев: Марш выходной заиграет оркестр — Публику бросит в пьянящую дрожь… В небе луну, как серебряный крест, Прячет за пазуху дождь. Представленье в разгаре, сопит детвора, Восхищенно хрустят леденцы… Как факиры, меняют одежды ветра, Колет тайной под ложечку цирк. А когда сатанеет сквозняк-дирижер, Скоморошьи прищурив глаза, Наша память, как клоун, спешит на ковер, И взрывается хохотом зал. Припев. Жгут повсюду листву, холодеющий дым Вынет душу из темных аллей… Цирковые гастроли осенней орды Завершатся парадом-алле. Мимо улиц и лиц, засыпая дома, Попирая асфальт и бетон, Белогривой лошадкой плетется зима И везет за собой фаэтон… Припев.

Музыкант

В саду, где рой кузнечиков Молился на закат, Одну сонату вечную Тревожил музыкант. Он долго спорил с давешним, Слова перебирал, Постукивал по клавишам, Наигрывал-играл. Слетались звуки вещие К нему на торжество, И приходила женщина Из памяти его. И уносил кататься их Её звенящий смех В блаженный девятнадцатый Потусторонний век. Кнуты по крупам щёлкали, Кричали лихачи… Глаза её за щёлками Смеялися в ночи. Спала притихшим зябликом В пустом дому она, Надкушенное яблоко Белело, как луна. Пёс лаял из-за дерева, Уныл и языкат, И с неизвестным демоном Прощался музыкант. Он ноты прятал бережно, И счастье жгло его, Как в юности безденежной, — Бог знает, отчего…

1978 г.

«Они проснулись поутру…»

* * *

Они проснулись поутру, И пили чай, хрустя хлебцами. Бельё качалось на ветру На леске между деревцами. Он выбегал, накинув шарф, По лестнице в притихший дворик. Пустую банку вороша, Он восклицал: «Ах, бедный Йорик!» И был апрель. И по реке Спешили грузовые баржи… И двушка в тёплом кулаке Была потёртым знаком кражи. Он набирал шесть долгих цифр Из углового автомата, И обещал билеты в цирк, И улыбался виновато. Он заходил к себе домой, Читал унылую записку И восседал за стол хромой. И ел холодную сосиску. Потом ложился на диван И, проглотив четыре строчки, Заваливался, как в туман, Не сняв ботинки и сорочку. Он молча вглядывался в тьму, Ища итог судьбы печальной, И там мерещилась ему Другая жизнь. И берег дальний.

1979 г.

«Мне снился старый дом…»

* * *

Мне снился старый дом В ряду построек ветхих, Издерганные ветки Над мокрым сентябрем… В одном окне пылал Свет таинства былого И лестница отлого К входной двери вела. И там, за дверью той, Как в мякоти сугроба Сиял высоколобо Огарок золотой. Листвы желтевшей чернь За окнами вращалась. И мне не воспрещалась Заносчивость речей. Был в комнате разлад Бивака кочевого. И наш полночный сговор Как ангел был крылат. Струясь, как полотно, Свет падал к изголовью… Что мы зовем любовью — Теперь не все ль равно? Что сбудется еще — Загадывать не смейте. Мы не в ладах с бессмертьем — У нас с ним свой расчет. Пока ж в живой висок Стучится кровь ребристо, — И ныне мне, и присно Приснится этот сон.

«Вечереет. В доме тишь и запустенье…»

* * *

Вечереет. В доме тишь и запустенье. Пахнет серой и паленой пахнет шерстью… И нам видится движенье света к тени Как извечное движенье к совершенству. Тьма густеет, сахарится, как варенье, Налипает на ладони мокрых листьев, Будто день всего прошел от Сотворенья И Господь не одичал от горьких истин. Желтый глаз луны в реке мигает сонно, Желтизной горят черемухи манжеты, Будто плод запретный все еще не сорван Не записаны библейские сюжеты… И такая тишина в саду латунном, Будто нет еще ни рая, ни чистилищ, Будто мы еще заносчивы и юны И как следует любить не научились.