В те времена

Кимельфельд Дмитрий Исаакович

1983 г.

Прощание с осенью

Эх, что-то Ночь сегодня заневестилась, — Фату надела снежную невесть с чего И на девичник собирает всех подружек, А те подружки — Метель да Стужа Там на столах дымится зелье, Блюда с яствами гуськом… А как пойдет у них веселье — Поглядеть одним глазком… А как пойдут плясать подруги, Станут Ночку провожать — Поведут ее под руки В белы платья наряжать. А женишок-то у нее — наверняка, наверняка! — Хмельной Декабрь, седой Декабрь Да ты уж, батюшка-Декабрь, К ней с добром, да к ней с добром, — Натерпелась эта Ночка, — ох! — С постылым Ноябрем Он все дождями, все дождями — Сколько дней, ах, сколько дней! — Как вожжами, как вожжами Бил по ней… Только Август-бедолага С нею голову терял, — Как ее на дне оврага Обнимал да целовал! Только зря, да только зря Он шаль из чистых звезд дарил: Пришли сваты от Сентября — Ее Сентябрь засентябрил А тебе-то, пареньку, Не удержать ее ни

в жизнь: Хоть в кандалы ее закуй — Все равно она сбежит Да мне-то в том что за беда — Снег во дворе иль лебеда! Мне хоть полчасика поспать бы — Да нет, в соседском доме — свадьба, И там в углу, под образами Она — с зареванными глазами Эх, что-то Ночь сегодня заневестилась, Фату надела снежную невесть с чего Да мне-то в том что за беда — Снег во дворе иль лебеда Снег во дворе иль лебеда

1975 г.

Из цикла «Разговоры»

В те времена

В те времена, тогда, вначале, Когда мы дней не замечали, Да что там дней — нас годы мчали И золотые имена В морозном воздухе звенели, Их вкус был краше карамели… И наши губы пламенели В те времена, в те времена. В те времена, тогда, крылаты, Мы презирали циферблаты И шли в Христосы и Пилаты, Не зная, какова цена Любви горячечной и гленью, Предательству и просветленью… Нас всех роднило Вдохновенье В те времена, в те времена. В те времена, тогда, о, Боже, Мы превращали травы в ложе И, злых кузнечиков тревожа, Мы пили лунный свет до дна… В июльских храмах медно-стенных Восторженно, самозабвенно Сводили счёты со Вселенной В те времена, в те времена. В те времена, тогда, казалось, Что прожита такая малость, Что уйма времени осталась, Что мы надышимся сполна Дождями, травами, лесами… Что никогда не станем сами Твердить глухими голосами: «В те времена, в те времена!..»

1983 г.

О слепоте

Леониду Семакову

Пусть говорят: «Любовь слепа!» — Так мстит избранникам толпа. Пусть к бездне нас ведёт тропа Слепой любви. Но я — не внемлю! Я вижу всё таким, как есть: И мрак, и свет, и кровь, и честь, И — снова в драку буду лезть За эту женщину и землю! Но если вправду я ослеп, И мой безумный пыл нелеп, И если в темноту, как в склеп, Меня слепая Вера прячет — Где ты, мой горький поводырь? Веди меня на тот пустырь, Куда Всевышний допустил Счастливых — как и я, незрячих. Там ходят граждане толпой — Кто пулей был сражён слепой. Идут и в баню, и в запой Все вместе. Им нельзя иначе! Я думал — среди них поэт, Которым грезил с детских лет, Но мне открыли там секрет: Поэтов бьют лишь пулей зрячей! Там пьют всё то же, что у нас. Но разливают не на глаз, А так — на слух! И всё — как раз! В таких условьях дружбе — крепнуть! А хряпнув, скажут, например: «Вон, этот — знаешь, кто? Гомер. Всю «Одиссею» помнит, зверь! А если вру — пусть мне ослепнуть!» Моя возлюбленная, пой! Восславим жребий тот слепой, Который выпал нам с тобой — Незрячими узнать прозренье! И как бы ни был рок жесток, — Я б кровью подписал листок, Чтоб только дьявол или Бог Нам дал уйти в одно мгновенье! Так пусть слепа моя судьба! Пусть не стереть клеймо со лба — Ей до последнего столба Я буду верен по-собачьи: За стаи галок в феврале, За листья в монастырской мгле, За горький холмик на земле И — пусть зовут меня незрячим!

1983 г.

Саламандра

Она сказала так: «И письменно, и устно Могу я присягнуть суду любого дня, Что овладеет мной один лишь Заратустра: Ведь он пророк, а я — поклонница огня». Я думал: в голове её ещё туман драм, Тургеневский порыв, шекспировский стишок… Я в шутку: «Как зовут, — спросил, — Вас?» — «Саламандра!» — И пламени язык Вселенную обжёг! Отречься б мне, уйти, сказав: «С огнём не шутят!», Но любопытства бес завлёк меня в гарем… Я прикоснулся к ней, горя священной жутью, Но на свою беду, как видно, не сгорел… Я был плотью и кровью, — а значит, как все. Но в тот раз мне Удалось миг прожить в белой, бешеной, огненной плазме!.. Пусть я предал воздушную нашу среду, но все прелести рая Отдаю — за безумную страсть век гореть, не сгорая! Пламени языки в меня жадные очи вонзали. И как трагик на «бис», я всю ночь умирал в душном зале. Зал не рукоплескал — зал тот был залом ада. Но царила она в нём — моя Саламандра! Что было до того — забылось, как интриги Провинциальных дач. И, прошлое кляня, Я понял, что теперь из тысячи религий Я выберу одну — Религию Огня! Мы прятались вдвоём в мартены, печи, домны… Штыки температур оберегали дверь. И прокляв бег минут, меня ласкал бездомный Мои золотой мираж, мой недомашний зверь… Вот, значит, почему, забыв несовершенство, Мы на огонь глядим, поняв самообман: Там, в высшей из стихий небесное блаженство Даруют смертным Бог — и племя саламандр! Но вот однажды мне приснился сон крамольный — Пёс, Дева, Водолей, Полярная звезда… Напомнили они, что где-то плещет море, Что родина моя — воздушная среда… Сомненье и тоска — вот отщепенца муки: Там без неё — не жить, здесь, рядом с ней, — сгореть… К блестящей чешуе протягиваю руки — Но языки огня их обожгли на треть. На смену Дням Огня явились дни другие: Я двигаюсь, я ем… Теряю смысл команд… Но душу жжёт не боль, а чувство ностальгии К единственной моей — Богине Саламандр…

1983 г.

О душе

Мне было десять лет, когда впервые Я ощутил в минуты роковые, Что не по мне пришлась душа моя. Она во мне никак не умещалась — Она в слова и звуки воплощалась, Или летала в дальние края. И начало её двойное свойство Во мне рождать глухое беспокойство, Меж нами сеять смуту и вражду… Она любила всё, что мне претило, Она не признавала

коллектива И не желала привыкать к труду. В семнадцать я решил: «Довольно, хватит. Настал мой час — она за всё заплатит!» — И я зажал её в немых тисках. Я днём бродил с ней, тих и беззаботен, А по ночам таскал из подворотен И распинал на глянцевых листках. Моя любовь ей не пришлась по вкусу — Она и в страсти праздновала труса, Беря на душу самый тяжкий грех… Я от друзей и женщин отрекался, Я от бессильной злобы задыхался — Она смеялась на глазах у всех. А в двадцать пять моя душа пропала. И путалась два года, с кем попало… А я бледнел и даже клял Творца. Потом пришла — забитая, худая И простонала, как сова рыдая: «Ужасный век, ужасные сердца!» Я помню, к тридцати она смирилась. С ней что-то непонятное творилось: Моя душа поддакивала мне! И вот тогда, поверив ей, как другу, Я с ней пошёл по Дантовому кругу — Да так и сгинул в адовом огне… Теперь я уличил её в коварстве! Но — поздно: я пою в подземном царстве Среди безмолвных призрачных теней. Я там прочёл на каменных скрижалях, Что знанья скорбь людскую умножают И потому-то — души нас сильней.

1980 г.

Песни к спектаклям

Песня музыкантов

К телеспектаклю «Тевье-молочник»

У коня в дороге есть уздечка, У тебя — колечко, у меня — словечко… А под солнцем — то верба, то речка, Бедное местечко, где с тобой нас ждут. Я вскину скрипку на плечо, Вытру слезы — Пусть смеется мой смычок: Тили-тили тесто, Вот жених, а вот невеста. Да она и впрямь прелестна, А глаза — как угольки. Пляшет, что есть мочи, Не дождется, видно, ночи, А в июле, как известно, Ночи очень коротки. Бежит дорога в два конца, По ней скитаются сердца… А наша жизнь долетит до вас Мелодией забытой… Давай не будем горевать — Нам есть о чем потолковать: Я скрипку взял, а ты — кларнет, И грусти больше нет. Чтоб в дороге скоротать минутку, Скажем прибаутку, скрутим самокрутку, Заночуем, где и вспомнить жутко И по первопутку снова двинем в путь. Нам брат — рассвет и брат — закат, Вечно мы в дороге, слышишь, музыкант? Припев.

Кнедлехи

К телеспектаклю «Тевье-молочник»

Где же вы, где же вы, тихие улочки, Клены пушистые, мост у ручья? Мамины кнедлехи, сладкие булочки, — Время душистое, юность моя?! Клавиши, клавиши, Спойте о давешнем — Время душистое, Юность моя… Крылья б мне, крылья б мне легкие, светлые, — Перелетел бы я в эти края. Спел бы я бабушке песни заветные, Чтобы заслушалась юность моя… Клавиши, клавиши, Спойте о давешнем — Чтобы заслушалась Юность моя. Дни мотыльковые, сны васильковые, К вам возвращаюсь я, слез не тая… Тихие улочки, кнедлехи, булочки, Мама и бабушка — юность моя. Клавиши, клавиши, Спойте о давешнем: Мама и бабушка — Юность моя…

Песня бадхена

К телеспектаклю «Тевье-молочник»

Как ты ни судачь — Слез побольше, чем удач Выпадает на веку Простому бедняку. Скажет вам любой: Хлеб, дорога и любовь — Все замешано на них, На слезах моих. Взгляни судьбе в глаза: И в них дрожит слеза… Ну, кто же виноват, Что мир солоноват. От слез не уйдешь, Не откупишься за грош… Словно дети, за тобой Они бегут гурьбой. Так уж повелось — Сколько б слез ни пролилось, — Хватит их на все века На долю бедняка. Взгляни судьбе в глаза: И в них дрожит слеза… Ну, кто же виноват, Что мир солоноват.

Хавейрим

К спектаклю «Алеф-бейс»

Я скажу вам, как родным, — добрым словом: Хорошо быть молодым и здоровым! Но не могут стать года поводом для грусти. Так что возраст — ерунда: Смейтесь чаще, и тогда Никакое горе — не беда! Припев: Хавейрим, хавейрим, Пока живем — мы верим: Лекарства нет надежнее Чем смех. Хавейрим, хавейрим, Пока живем — мы верим, Что смеха нам должно Хватить на всех! Знает это стар и млад — все бывает: Кто порой находит клад кто теряет. Но нет в бедности стыда, а в богатстве — чести. Все потери — ерунда, Смейтесь чаще, и тогда Никакое горе — не беда! Припев. Мудрецов вопрос грызет, не дается: Если в жизни не везет — как бороться? Я ответ достойный дам: есть такое средство. Невезенье — ерунда! Смейтесь чаще, и тогда Никакое горе — не беда! Припев.

Мама

Марии Владимировне Мироновой

Когда-нибудь, в осенний час ночной Твое лицо возникнет предо мной, И вдруг из тишины — о, волшебство! — Ко мне слетятся сны детства моего. И я опять взлечу в те небеса, Друзей и птиц услышу голоса, И яблоки сорву, шурша травой В солнечном саду детства моего Припев: Ты у меня только одна, мама, Песня твоя так же нужна, мама! Годы бегут в гулкую тьму, мама, Не разлучить нас никому, мама. Настанет день, затихнет шум шагов, — И я войду в последний из кругов… Другие берега увидит взгляд: Там детства облака память сторожат. Там ты стоишь и смотришь из окна, Как на ветру полощется весна… Там шар цветной плывет над головой, Там песню мне поет негромкий голос твой… Припев.