В те времена

Кимельфельд Дмитрий Исаакович

Песенка уличного фонаря

Вот и снова коричневый пёс С грустным взглядом ковёрного клоуна Свою лапу занёс, На хозяйский косясь поводок. Гирька серого утра, В медь трамвайного уха закована, Тянет ходики дня, На которых грустит холодок. Не приходит фонарщик давно, Чёрный шарф и цилиндр его вылиняли, Семь надежд, постарев, Словно галки, кричат на дворе. Длинный дом замычал, И из входа, как капли из вымени, Потекли чьи-то лица, Не видящие фонарей. Мне бы в полдень на солнце повыть, Ошалев от тоски, рваться с привязи, И валяться в пыли, И жестянку зубами скрести… И фонарщика звать, Шерсть плешивую в горечи вывозив, Чтоб он тёплой рукой Вдруг погладил меня по шерсти. Но густая спускается ночь По ступенькам насупленной лестницы, И проснувшиеся фонари, Улюлюкая, гонят

тихонь. И толпятся вокруг мои улицы, Словно наперсницы, Будто это для них Я похитил сегодня огонь. Эта слава ночная моя Будет длиться недолго и трепетно — До полоски зари И до первых трамвайных звонков И тогда только псы, Ошалев от хозяйского лепета, Будут сладкие слюни Ронять со своих языков.

Экскурсовод

Экскурсовод был говорлив. Он бредил белыми ночами. Но, высшим долгом опечален, Твердил про озеро Разлив Нева в течении своём По-прежнему была державна, Быки мостов срезая плавно Тяжёлым серым остриём. А я смотрел, как Всадник Медный Уже который век, помедлив, Вздымает лошадь на дыбы В зените царственной судьбы. Только лошадь и змея — Вот и вся его семья… Он очи грозные ярил, Полкам даруя смерть и славу! И мчался там, у стен Полтавы, Не царь — архангел Гавриил! Дождь скулы лошадей хлестал… И опечаленный Мазепа К усищам гетманским нелепо Марии прижимал уста… На сером камне Всадник Медный Остановил свой бег победный, Усища медные вонзив В свинцовость петербургских зим. Только лошадь и змея — Вот и вся его семья… …Наш гид из ворота плаща Читал стихи — их знает всякий… А мы глядели на Исакий, Провинциально трепеща. Меня в гостинице ждала Одна изящная брюнетка, Которую прозвал я метко: «Адмиралтейская игла»… И мы ушли… А Медный Всадник Не смог покинуть бедный садик, Где уготовано ему Царить извечно одному… Только лошадь и змея — Вот и вся его семья…

1985 г.

С каждым вдохом

С каждым вдохом, с каждым взглядом Уже круг друзей моих: Снегопадом, снегопадом Засыпает лица их… Засыпает, засыпает Их улыбки и дома. Наша нежность засыпает… Что поделаешь — зима… Снежным обручем окован, Вспоминаю, как в бреду, Будто полем васильковым С другом милым я иду… Запах солнца, запах пыли, Жар июльской кутерьмы… Кто-то спросит: «Это мы ли?» Я отвечу: «Это мы». Это мы, и отголосок Мотыльковых наших дней Проступает, как набросок, На оконном полотне. Как намокшая сорочка, Тьма прилипла к январю. Распрощаемся — и точка. Дай вот только докурю… Распрямятся половицы, Дверь закроется в сенцах… Мы не звери, мы не птицы — Нашей спячке нет конца. Вьюга бродит как слепая, Сводит улицы с ума, Все на свете засыпая: Что поделаешь — зима…

Греческая фантазия

Берег моря, хруст песка, Две травинки у виска… Узкий след смывают волны, Полдня чёрточка близка. Рыжий локон над ушком Вьётся диким петушком, Заливается приёмник Под газетой с пирожком. А она сидит спиной Между мною и волной… Ей неведомо, что греки Собираются войной. Греки чинят паруса, Греки ладят пояса… Ох, прольётся много крови За Еленины глаза! Сын Приама — удалец. Звездный знак его — Телец. …У беглянки синеглазой На запястье пять колец. Ах, как ночь была жарка — Ни крыла, ни ветерка! Тени длинные взметались, Как тягучие века. Губ вишнёвых аромат Был смертелен, словно яд. И от зависти бессильной Ночи плавился агат. Белоснежная рука Чуть касалась завитка. Ей эоловые струны Сон несли издалека. А потом… Ну, что — потом? Всё, как в веке золотом… Почитай слепого грека. Сочиненья. Третий том. Тему вечную сменю. Лето всё предаст огню. А она подходит к морю. Моет узкую ступню…

1980 г.

«По примятой траве, по приметам…»

* * *

По примятой траве, по приметам, По гроздьям рябиновым Так похоже все это На позднее лето, На позднее лето, Любимая… Только это не

лето, а осень, И время совиное Бьется крыльями оземь И дальше уносит — Нас все дальше уносит, Любимая… Мы несемся, как первые листья, Ветрами гонимые. И в слезах наши лица Оттого, что нельзя воротиться… Нельзя воротиться, Любимая… А рябины — как наши сестренки, Едва различимые, Так призывно и тонко Кричат нам вдогонку. Кричат нам вдогонку, Любимая…

Забава

Ну что ж, вернемся, друг, На поиски удачи! Выходит, не потух В крови огонь бродячий… Подымем паруса, Чтоб с сотней голодранцев На палубе плясать «Летучего голландца»… Пусть дьяволу внаем Мы души одолжили, Но — если не помрем, — Так значит, будем живы! Припев: Вот забава — так забава: И весела, и кровава!.. Все смешалось — смерть и слава Ну, держись! Так давай, брат, веселиться: В жилах — кровь, а не водица, Нам с тобой еще сгодится Эта жизнь, эта жизнь! К чему считать гроши, Соседям строить куры, Когда так хороши Глаза моей Лауры! Она мне не верна, Но — Бог тому свидетель, — Лишь святости нужна Такая добродетель! А мы — побей нас гром! — И в праздники грешили, Но — если не помрем, — Так значит, будем живы! Припев. Повыцветут года Как старые чернила… Куда, скажи, куда Уходит все, что было?.. Судьба, как домосед, Свою колоду мечет: Теперь иных уж нет, А те, поди, далече… Все меньше за столом Товарищей служивых, Но — если не помрем, Так значит, будем живы!

Монета

Оставалось еще чуть-чуть Недопитого зелья Неисполнившихся причуд В синей чаше апреля. И последнего дня кристалл Своей хрупкостью нежной В глубине этой чаши блистал, Обещая надежду. Но, подброшена просто так, Закатилась монета… Может быть, это был пятак, — Ну, а может — планета, На которой я счастлив был От июня до мая, На которой тебя любил, Каждый вздох принимая… На которой тебе одной Подвенечное платье Из лучей, оброненных луной, Мог, как песню, соткать я… …Бушевала всю ночь метель, Цвет роняла вишневый, Предъявляя счета потерь Старых весен и новых.

«Как на старой акварели»

* * *

Как на старой акварели, Наши выцвели шары. Да дружок, мы постарели, Не щедры и не храбры. И не валко и не шатко Ходим-бродим взад-вперёд. Осень — рыжая лошадка Ухом преданным прядёт. Голосок поёт фальшиво, Намекая: мол, пора! То, что шили — не дошили, Отложили на вчера. Ах, вчера! Какое зелье, Сколько сладкого вранья! Бесшабашное веселье, Медовая полынья… Все разъехались куда-то, Нас забыв навеселе… Лишь огарочек косматый Догорает на столе. Ну, а мы с тобой, дружочек, У огарочка свечи Просидим до полуночи, Уминая куличи…

1984 г.

Бьют часы

Бьют часы, Ночь неслышно тает, Шорохи вплетая В волосы твои… Две руки, Или два смятенья Проплывут как тени У моей щеки. И тогда Вспыхнет все как будто, И замрут минуты, Бег свои нам отдав… Бьют часы. По ступенькам утлым Вниз сбежало утро, Звезды погасив…

Трубач в Ялте

Он играл на трубе, сыпал ноты как спелые вишни, Будто душу его вел по райскому саду Всевышний… Он играл на трубе, будто плакал навзрыд об умерших. Ну, а сам в забытьи посягал на бессмертье, не меньше. Он играл на трубе в захолустном приморском вертепе, Словно кони неслись, распластав свои гривы над степью… Он играл на трубе, будто губы его вспоминали, Как на Лысой горе мы его второпях распинали… Он играл на трубе, словно чуял страданья и гибель, — Но прощал нам свой крест и намеренья наши благие. Он играл на трубе, и глаза закрывал от восторга… Море билось о мол и заря поднималась с востока.