В тени богов. Императоры в мировой истории

Ливен Доминик

Сулейман был царем-воителем, который возглавлял свои армии в двенадцати походах и привел их к победам и завоеванию Сербии, Венгрии и Месопотамии. Османские войска громили Сефевидов и Габсбургов на полях сражений на расстоянии в 1100 км и более от Стамбула. Со своих плацдармов в портах Суэца и Йемена они сдерживали попытки португальцев установить господство в Индийском океане. В первые двадцать лет правления Сулеймана казалось, что границ для Османов нет, и султан мечтал захватить Рим, Вену и Тебриз, чтобы создать практически всемирную империю, превышающую по размаху даже ранний Арабский халифат. Как всегда случается с империями, со временем большие расстояния, топографические особенности и соперничающие государства ограничили дальнейшую экспансию. Опорными пунктами Османов на западе и востоке были Белград и Багдад, один из которых находился в 586 километрах, а другой – в 1 ззз километрах от Стамбула. В совокупности отдаленность, логистика и плохо развитые коммуникации подорвали попытки Османов взять Вену и уничтожить центр Габсбургской власти в Австрии. На Иранском нагорье Османы обнаружили, что не могут ни кормить свои армии в долгих походах, ни вынуждать Сефевидов вступать в бой. К 1540-м годам они скрепя сердце поняли, что их империя достигла естественных пределов и дальше им придется сосуществовать с Габсбургами

и Сефевидами.

Во второй половине своего правления Сулейман немалого достиг во внутренней политике. Хотя в европейской историографии его всегда называли Великолепным, в Турции его знают как Законодателя. Его свод законов, с которым не сравнится ни один кодекс другого мусульманского режима, представлял собой всеобъемлющую совокупность шариата и декретов османских правителей. Превосходные мечети и другие здания, сооруженные его придворным архитектором Синаном, – с их исключительной легкостью, изысканным, но сдержанным декором, роскошными коврами и изникской керамикой – стали самыми долговечными и знаменитыми памятниками османской эстетике и чувству прекрасного, характерному для этой страны. Литературная и поэтическая высокая культура, которая сформировалась при Сулеймане, во многом опиралась на персидскую традицию, но использовала обновленный Османами турецкий язык. Свой вклад в это внесли интеллектуалы и культурные светила, бежавшие из сефевидского Ирана. Сам султан был образованным человеком, который лично принимал участие в археологических и литературных проектах. Он был уверен, что с их помощью можно повысить престиж Османов на международной арене, и – на пике османского могущества – имел богатые ресурсы для их финансирования. Тем не менее Сулейман, по большинству свидетельств, был не настолько хорошим поэтом, как основатель династии Великих Моголов падишах Бабур. Не столь велик был и его личный вклад в то, чтобы сделать турецкий язык выразителем высокой литературной культуры. Однако он считается прародителем современного Турецкого государства и нации, тогда как никакие значимые течения в современной Индии не считают Бабура или родной для него чагатайский тюркский язык частью своего наследия или самосознания. Как всегда, реалии наших дней и запросы современной нации легко искажают чувство исторической справедливости и перспективы¹².

Неудивительно, что увидеть личный вклад Сулеймана в эволюцию османских законов и институтов гораздо легче. Новый свод законов появился в результате совместной работы Сулеймана и его старшего советника в религиозных и правовых вопросах, знаменитого мыслителя Эбуссууда, который в 1545–1574 годах занимал пост главного в империи богослова (главного муфтия, или шейх-уль-ислама). Султан глубоко и искренне верил в истину и мудрость исламской религии. Огромное уважение, с которым он относился к богословам в целом и Эбуссууду как лучшему представителю своей профессии в частности, создало между ними некоторое подобие равенства и стало фундаментом для настоящей крепкой дружбы. Вместе они расширили, перестроили и усовершенствовали судебную и образовательную системы империи. В стране была создана иерархия религиозных школ (медресе), в которую вошли как школы в провинциальных городах, так и крупные имперские учреждения в Стамбуле. Верхушку этой системы сформировал впечатляющий комплекс мечетей, школ и богоугодных заведений, построенных для султана по проекту Синана и получивших общее название мечети Сулеймание. Некоторые выпускники этого учреждения становились учителями (улемами) в школах, многие другие служили судьями (кади) и поднимались по карьерной лестнице, которая начиналась с должностей в небольших городах и оканчивалась постами двух верховных судей в Европе и Азии (кадиаскеров), входивших в императорский совет (диван) – высший административный и судебный орган империи, включавший в себя от пяти до восьми членов и возглавляемый великим визирем¹³.

Отдельно от религиозных, образовательных и судебных учреждений существовал государственный административный аппарат, управлявший системой налогообложения и комплектования армии, которая была основой османской власти (как и власти большинства других империй). Даже в конце правления Сулеймана в центральном бюрократическом аппарате работало от силы двести чиновников, хотя, разумеется, им помогали многочисленные переписчики, гонцы и смотрители. Эти двести элитных чиновников управляли перепиской, делопроизводством и ведением отчетности, исключительно продвинутой и эффективной для своего времени. Важнейшим аспектом их работы было проведение землемерных работ, налоговых оценок и учета военнослужащих, чтобы государство могло комплектовать и финансировать собственную армию. В 1528 году самой затратной частью армии была 37-тысячная кавалерия, которая получала за службу земельные наделы (тимары). В отличие от Европы, в Османской империи эти наделы никогда не переходили в частную собственность, которую кавалерист мог бы продать или передать по наследству своему сыну. Напротив, в эпоху Сулеймана служба в армии тщательно контролировалась государством. Почти две пятых всех доходов империи шли на поддержку тимариотов. В обмен на это тимариоты не только составляли ядро османской армии, но и играли ключевую роль в обеспечении сбора налогов, соблюдения законов и поддержания общественного порядка в сельской местности¹⁴.

Ядром османской правительственной системы был двор султана. В этом нет ничего удивительного, поскольку королевский двор был центром правительства в большинстве монархий до наступления Нового времени, и все же османский императорский двор стоял среди них особняком. Он главным образом состоял из рабов, набранных по системе девширме. В соответствии с ней раз в 3–7 лет из европейских провинций империи набирались мальчики-христиане (в возрасте от восьми до двадцати лет), которых обращали в ислам и делали рабами султана. Это противоречило исламскому запрету на принудительное обращение и порабощение мусульман, однако ни один из старших богословов, очевидно, не смел этому противиться. Когда мальчики вырастали, большинство их них становилось янычарами: в 1560-х годах в войске было 12 тысяч солдат такого происхождения. В тот период янычары по праву считались самым подготовленным, дисциплинированным и мотивированным пехотным войском в мире. Наиболее одаренных юношей из европейских провинций отправляли в пажескую школу во дворце Топкапы – стамбульской резиденции султана. Они учились там от двух до восьми лет, постоянно пребывая под присмотром и соблюдая строгую дисциплину, практически отрезанные от мира за стенами дворца. Через некоторое время менее способные мальчики поступали в шесть гвардейских кавалерийских полков. Хотя большинство из них ждала военная карьера, некоторых офицеров

гвардейской кавалерии также назначали на административные посты¹⁵.

В дворцовой школе проводилась военная, физическая и интеллектуальная подготовка. Режим был строг и разработан для того, чтобы обеспечить султана покорными и верными слугами. Преподавание дисциплин было организовано превосходно и скрупулезно. Предполагалось изучение турецкого, арабского и персидского языков, а также турецкой, исламской и персидской истории, литературы и поэзии. Чтобы получать отличные оценки, нужно было обладать недюжинным умом, организованностью и целеустремленностью. Лучшие выпускники поступали на службу к султану. Как всегда в монархиях, близость к правителю открывала огромные возможности. Лучшие пажи прислуживали султану в частных покоях. Чем дольше паж оставался на этой позиции, тем больше была вероятность, что султан заметит его и одарит своей благосклонностью. Со временем паж мог перейти с высокой позиции при дворе на пост наместника в провинции, а вместе с этим получить титул визиря и членство в императорском совете (диване).

Классическим примером успешной работы девширме был великий визирь Рустем-паша, который дольше всего служил Сулейману I. Прежде чем попасть в Стамбул, неграмотный Рустем пас свиней на Балканах. Он завершил карьеру, не только занимая высший государственный пост, но и будучи мужем Михримах-султан – единственной и горячо любимой дочери Сулеймана. Жениться на дочерях султана было в некотором смысле опасно. Они единственные из османских женщин могли разводиться с мужьями, отлучать их наложниц от дома и запрещать мужьям брать других жен. Брак с принцессой при этом не гарантировал, что султан не казнит зятя и не лишит его своего расположения. Но такой брак давал огромные политические преимущества, и карьера Рустема – тому подтверждение. Его жена обладала колоссальным влиянием на отца и была близка со своей матерью, обожаемой и чрезвычайно могущественной женой Сулеймана Хюррем-султан. Сама мысль, что император может выдать свою дочь замуж за раба крестьянского происхождения, была издевательством над основополагающими принципами европейского социального и политического порядка. Эта практика отличала османских императоров даже от правителей из династий Великих Моголов и Цин, хотя они, как и Османы, имели свои гаремы. Некоторые европейцы восхищались османской меритократией. Защитники европейского аристократического порядка, однако, утверждали, что османский пример иллюстрирует связь между равенством, рабством, восхождением по социальной лестнице и деспотизмом¹⁶.

На публике Сулейман держался как император. Даже в середине 1550-х годов, когда ему было почти шестьдесят лет, Сулейман по-прежнему выглядел впечатляюще и величественно. К тому времени он отказался от алкоголя, и проявлял – по османским меркам – сдержанность и умеренность, которые замедлили его старение. Один европеец назвал его манеру держаться “величавой” и написал, что Сулеймана окружали “помпезность и великолепие”, а одет он был “в халат из золотистой ткани, богато расшитый самыми драгоценными камнями”. К тому времени османский придворный церемониал уже далеко отошел от простых ритуалов предводителей военных союзов. Султан на публике не говорил и “держался подобно идолу”. Его стражники-янычары тоже не шевелились, порой часами, и их выучка и внешний вид, как и задумывалось, производили огромное впечатление на иностранцев.

Сулейман – едва ли не единственный османский султан, о характере которого мы можем составить хоть какое-то представление. В первую очередь мы обязаны этим его отношениям с фаворитом Ибрагим-пашой, который служил великим визирем в первую половину его правления. Но еще более показательны отношения Сулеймана с его женой и детьми¹⁷.

Ибрагим-паша был сыном греческого рыбака. Он был на два года старше Сулеймана, попал к молодому шехзаде в качестве раба и стал его ближайшим другом. Он хорошо играл на скрипке и пел, а также разделял интерес Сулеймана к древней истории, что особенно сближало их. Вступив на престол в 1520 году, Сулейман взял время, чтобы завоевать авторитет в глазах высокопоставленных чиновников, успешно командовал армией, покорил остров Родос, который долгое время оставался христианским бельмом на глазу Османской империи, и только потом назначил Ибрагима, служившего у него при дворе, своим великим визирем. Этот беспрецедентный шаг настолько разгневал наместника Египта, которого прочили на эту должность, что он поднял бунт. Назначив Ибрагима, Сулейман обеспечил себе контроль над властной верхушкой, но делегировал ему скучные задачи, которые тот презирал. Мужчины общались ежедневно – как лично, так и письменно. Ибрагим имел доступ даже в спальню султана, что считалось возмутительным нарушением османской традиции. Великий визирь был очень умным и харизматичным человеком, а также компетентным полководцем и администратором. Образованный и любознательный, он активно покровительствовал наукам и искусствам. Кроме того, Ибрагим был мастером зрелищности и пропаганды, которые использовал для создания имиджа султана как завоевателя и правителя всего мира. Великий визирь и султан разделяли это видение и имели сходные амбиции в первые пьянящие годы правления Сулеймана.

В марте 1536 года Ибрагим был внезапно убит по приказу Сулеймана, хотя только что завершил победоносную кампанию против Сефевидов и всего за несколько часов до смерти разделил, казалось бы, дружелюбную трапезу с султаном. Здесь можно провести параллель с внезапным решением халифа Гарун ар-Рашида уничтожить Бармакидов. Нельзя сказать наверняка, почему Сулейман поступил именно так. Впоследствии, когда его великий визирь и зять Рустем-паша просил разрешения проходить в покои Сулеймана, тот отказал, заметив, что “одного безумства достаточно”. Возможно, Сулейман просто имел в виду, что своим отношением к Ибрагиму он позволил тому возвыситься и зазнаться. Как и большинство фаворитов, великий визирь ревновал султана ко всем потенциальным соперникам, которым симпатизировал Сулейман, и пытался уничтожить их или хотя бы назначить на какой-нибудь пост как можно дальше от двора. Личный секретарь Ибрагима впоследствии написал, что власть изменила его господина, сделав его более высокомерным и менее осмотрительным. Многочисленные враги и соперники, которые появлялись у любого фаворита, всячески старались привлечь внимание Сулеймана к его недостаткам. Но, возможно, слова султана относились к особым сложностям в поддержании отношений между императором и человеком, который был и другом детства, и давним первым министром, и рабом. Как всегда, эти события следует рассматривать в специфическом контексте османского двора и политической культуры, где своевольные казни великих визирей и других министров не были из ряда вон выходящими событиями. Политика часто становится кладбищем для дружбы. Впрочем, это не всегда приводит к тому, что один друг велит задушить другого во сне¹⁸.