В тени богов. Императоры в мировой истории

Ливен Доминик

Можно провести весьма полезный сравнительный анализ того, как императорские монархии в Азии сталкивались с проблемой западного империализма и пытались ее решить. Европейские идеи и идеологии угрожали легитимности традиционной монархии. Исходящая от них опасность обострилась, когда эти идеи распространились среди азиатских элит и растущих средних классов. Вместе с тем азиатские общества испытывали грандиозные трудности в ходе интеграции в мировую экономику, где господствовали западные страны. Так, в Китае она значительно увеличила существующий разрыв между торговым миром прибрежных и южных регионов, пекинской политической элитой и огромным аграрным тылом страны. Постоянные поражения и унижения от западных имперских держав подрывали легитимность династий и их режимов. Неравные соглашения лишали эти режимы контроля над торговой политикой и открывали их рынки для потока западного импорта. Иностранцы, жившие в азиатских империях, получали экстерриториальные права, которые не только защищали их, но и давали преимущества в конкуренции с местными торговцами и производителями⁴⁵.

В 1922–1924 годах бывший

османский генерал Мустафа Кемаль (Ататюрк) сверг последнего османского султана и халифа, который, по сути, был марионеткой британских империалистов, уничтоживших Османскую империю и грозивших разделить на части исконно турецкую Анатолию. Каджарскую династию сместили в 1925 году – отчасти в силу ее полной неспособности противостоять британскому империализму. Цин тоже потеряли легитимность подобным образом. В их случае тот факт, что династия была не китайской, а правила, балансируя между ханьскими и маньчжурскими элитами, сделал ее вдвойне уязвимой, когда на нее обрушились обвинения в том, что она не отстояла достоинство, положение и территорию Китая при столкновении с западным империализмом.

Ататюрк стал первым президентом Турецкой республики, но генерал Реза-хан основал новую императорскую династию Пехлеви, которая правила Ираном следующие полвека. Подобно Ататюрку и Реза-хану, генерал Юань Шикай в 1912 году, когда была свергнута династия Цин, командовал главной армией страны. Как и Реза-хан, он незамедлительно провозгласил себя императором и попытался основать свою династию. В отличие от Реза-хана – “невежественного, но дальновидного крестьянина” – Юань был хорошо образованным и искушенным человеком, за плечами которого была долгая и успешная карьера генерала, дипломата и губернатора провинции. Юань потерпел поражение, столкнувшись с комбинацией современных и совершенно традиционных проблем. Прибрежные южные районы Китая были гораздо более продвинуты и развиты, чем Иран: когда Реза-хан пришел к власти, электричества, к примеру, не было даже в Тегеране. Новые китайские средние классы – как и эквивалентные им прослойки на большинстве азиатских территорий – отвергали наследственную императорскую власть как пережиток прошлого. Между тем сыновья Юаня Шикая по устоявшейся традиции вступили в конфликт за право наследовать отцу, а вопрос о престолонаследии уже стоял на повестке дня, поскольку на момент захвата власти Юаню было 56 лет. Многие провинциальные военачальники не признали власть Юаня и его притязания на налоговые ресурсы их регионов. Когда новый император оказался неспособен защитить Китай от возобновившейся агрессии Японии, его режим быстро пал⁴⁶.

Из азиатских императорских монархий дольше и интереснее всего вызовам пришедшей с Запада современности противостояли Османы. При Махмуде II (1808–1839) и его преемниках режим проводил политику модернизации с целью сохранить империю под натиском европейских империй. Чтобы поддержать эту программу, османское правительство подготовило и наняло тысячи офицеров, чиновников, инженеров, врачей и других профессионалов. К концу XIX эти группы обрели корпоративную солидарность и стали понимать, какую роль играют в будущем своей страны. Их светские, научные и часто турецкие националистические ценности имели мало общего с династическим, религиозным и историческим верноподданничеством, которое традиционно служило опорой османской монархии. Хитроумный Абдул-Хамид II (1876–1909) прекрасно понимал, что новые профессиональные группы, набирающие силу, грозили свести роль Османской династии к чисто символической или вовсе избавиться от монархии, которую они считали препятствием для реализации личных амбиций и развития общества. Чтобы избежать такой судьбы, он попытался поставить монарха гораздо выше светских политических сил, подчеркивая – и даже в некотором смысле возрождая – роль султана как халифа мирового исламского сообщества. Абдул-Хамид справедливо полагал, что основная часть его турецких подданных в аграрном обществе, подавляющее большинство которого по-прежнему составляло крестьянство, отождествляла себя с религией и династией, а не с новыми европейскими идеями о национальной идентичности, основанной на этнической и языковой общности⁴⁷.

К 1900 году многие христианские народы империи уже обрели независимость, и казалось, что в ближайшем будущем ее получат и остальные. В этом контексте было крайне важно консолидировать верность империи и монархии среди мусульманских подданных султана, в число которых входили миллионы арабов и курдов. Именно для этого подчеркивалась роль султана-халифа как главы мирового исламского сообщества. Эта стратегия могла использоваться и для противостояния европейским великим державам, которые постоянно вмешивались во внутренние дела Османской империи, утверждая, что защищают христианских подданных султана. В Британской, Российской и Французской империях проживали десятки миллионов мусульман, и часть из них почитала халифа. В 1908–1909 годах Абдул-Хамида свергли так называемые младотурки, которые впоследствии правили империей, пока она не распалась. Они позволили монархии играть лишь чисто символическую и церемониальную роль, но сохранили ее как важнейшую силу, обеспечивающую единство многонациональной империи и повышающую ее статус на международной арене⁴⁸.

Если бы Османская империя устояла, со временем этноязыковой и даже расовый вариант турецкого национализма, характерный для младотурок, вступил бы в противоречие с курсом, необходимым для сохранения многонациональной империи. Тем не менее в реальности династию и империю уничтожили геополитика и, в частности, Первая мировая война. Хотя Махмуд II и его преемники перестроили Османское государство, они не смогли вернуть империи статус великой державы. Все османские политики и министры в последнее столетие существования монархии понимали, что выжить

она сможет лишь в том случае, если будет настраивать европейские великие державы друг против друга и найдет среди них верных покровителей. Четыре десятилетия, предшествовавшие падению империи, Османы по большей части держались Германии, имея на это веские основания. Если бы немцы победили в Первой мировой войне – что едва не произошло, – Османская империя наверняка прожила бы еще как минимум несколько десятков лет. Победа союзников и их последующее стремление ослабить контроль турок даже над Анатолией уничтожили династию. В 1919–1923 годах британцы и французы оккупировали Стамбул и сделали султана марионеткой в своих руках. Это, в частности, стало одним из факторов при зарождении движения в поддержку халифата, которое в это же время охватило Британскую Индию. Самым известным эпизодом в этой борьбе стала жестокая расправа с протестующими в Амритсаре, которые в апреле 1919 года были убиты по приказу генерала Дайера. Когда в 1924 году Ататюрк упразднил Османский халифат, британские и французские империалисты вздохнули с облегчением. Но для многих мусульман, которые по всему миру испытывали на себе давление европейского империализма и сталкивались более сложными испытаниями западной модернизации, исчезновение халифата стало серьезной утратой⁴⁹.

В отличие от Османов, представители династии Цин не могли взять на себя роль лидеров великой международной религии. С другой стороны, ханьцы составляли гораздо большую долю населения в империи Цин, чем турки – в Османской империи. Кроме того, в силу географических факторов европейцы намного раньше начали оказывать давление на Османов, чем на Восточную Азию. По всем этим причинам, хотя Цин в XIX веке и потеряли часть периферийной территории своей империи, масштаб их потерь был куда меньше, чем у Османов. Как и Османы, Цин поняли, что смогут выжить, только если перестроят государственный военно-фискальный аппарат в соответствии с западными принципами и будут сталкивать империалистические державы друг с другом. К 1914 году главная угроза для Китая исходила от Японии – в первую очередь потому, что это была единственная великая держава, сила и амбиции которой были направлены на Восточную Азию. Значительно ослабив европейское влияние в Восточной Азии, Первая мировая война сделала Китай более уязвимым при столкновении с Японией.

К 1860-м годам наиболее сведущим представителям японской элиты стало очевидно, что, если Япония желает избежать судьбы большей части азиатских государств и сохранить независимость, ей жизненно необходимо провести фундаментальные реформы и открыть страну для западных технологий, институтов и идей. Стремительный рост японской экономики и военной мощи в десятилетия после так называемой реставрации Мэй-дзи, произошедшей в 1868 году, поразили весь мир и доказали, что успешной в Новое время может быть не только Европа. Существует множество комплексных причин, по которым Япония – единственная из неевропейских стран – к 1914 году ворвалась в число великих держав. Принципиальный момент состоял в том, что Япония – этнически однородная и относительно небольшая страна, окруженная морями – соответствовала европейской модели этнонационального государства даже лучше, чем любое из европейских государственных образований. Правительству было проще трансформировать такую страну, чем огромную многоязычную империю, контроль над которой был довольно слаб. И снова, следуя европейской логике, в 1890-х годах, отстояв свою независимость, Япония начала создавать крупную заморскую империю, которая обеспечивала ей безопасность и высокий статус, а также питала ее национальную гордость⁵⁰.

До реставрации Мэйдзи японская монархия соединяла традиционные местные шаманские ритуалы (синтоизм) с конфуцианскими и буддийскими верованиями, завезенными из Китая в VI–VIII веках н. э. Ее основополагающими текстами были “Кодзики” (“Записки о деяниях древности”) и “Нихон сёки” (“Японская летопись”), составленные в начале VIII века. Они отталкивались от мифа о происхождении императорской династии и японского народа. Император (тэнно) был потомком богини солнца Аматэрасу, которая отправила своего внука Ниниги править на землю. Она дала ему священное зеркало, меч и бусы, ставшие регалиями императорского рода, который, по легенде, восходит к Ниниги и правит Японией по сей день. Подобные мифы о происхождении встречаются у многих народов Восточной и Северо-Восточной Азии. Основными источниками легитимности японской династии служили ее переплетенные с народной религией сакральное происхождение и древность, которая производила впечатление даже на китайцев. Основатель династии Мин отмечал, что японцы – “просто островные варвары, но династия их вековечна, а придворные должности передаются с нерушимой преемственностью. Такова поистине древняя традиция”⁵¹.

С первой половины IX века японские императоры не имели политической власти. Их роль сводилась к легитимизации правления влиятельных военных династий, последняя из которых, сёгунат Токугава, господствовала в стране в 1600–1868 годах. Первый сёгун Токугава подтвердил древнюю традицию, постановив, что помимо религиозных ритуалов “император должен заниматься искусствами, первым из которых является познание мира”. Западному наблюдателю приверженность императора Хирохито (1926–1989) изучению морской биологии и сочинению стихов кажется экзотичной, но занятия наукой и поэзией входили в традицию конфуцианской монархии, которую японцы заимствовали у Китая эпохи династии Тан. В тысячелетие, прошедшее с IX века до реставрации Мэйдзи, жизнь императора обычно была весьма печальной. Правящие императоры очень редко покидали дворцовый комплекс в Киото, проводя основную часть времени на территории, площадь которой не превышала 90 гектаров. Поскольку императорские дети ужасно боялись врачей, их ожидаемая продолжительность жизни была чрезвычайно мала даже по стандартам, характерным для эпохи до наступления Нового времени⁵².