В тени богов. Императоры в мировой истории

Ливен Доминик

Из всех европейских великих держав Россия дольше всего цеплялась за традиционную модель сакральной и абсолютной монархической власти. Отчасти это объяснялось отсталостью российского общества в сравнении с британским и германским. Даже в 1900 году более 80 процентов населения России составляли малограмотные и вовсе неграмотные крестьяне, духовный мир которых оставался досовременным и религиозным. Сохранение сакральной и самодержавной монархии также было связано с идеалами и политическими стратегиями российских правителей. Эти стратегии были основаны отчасти на приверженности российским традициям, но также – что особенно важно – на убеждении, что западные либеральные и демократические принципы неизбежно приведут к конфликтам между социальными классами и этнонациональными группами, которые уничтожат российское общество и многонациональную Российскую империю. По доходам на душу населения Россия даже в 1914 году занимала одну из самых низких позиций среди стран, которые я включил в европейский “второй мир”. Она также была одной из немногих великих империй, господствующих на большей части суши. В XX веке почти ни в одной стране “второго мира” не случилось мирного перехода к демократии. В межвоенный период почти все они управлялись авторитарными

режимами правого или левого толка. Ни одна из империй, существовавших в 1914 году, не выжила. Российские правители столкнулись с колоссальными трудностями в стремлении превратить успешную досовременную империю в жизнеспособное государство XX века.

Александр II (1855–1881) был во многих отношениях самым либеральным из Романовых. После поражения в Крымской войне 1853–1856 годов он полагал, что Россия не сможет и дальше оставаться великой державой, если не модернизировать страну по западному образцу. Он освободил крепостных крестьян, создал систему правосудия в западном духе, ослабил цензуру и основал в провинциях представительные институты местного самоуправления, выборы в которые осуществлялись при широком, но неравном избирательном праве. Тем не менее Александр не сомневался в вере своего народа в сакральность монархии и разрабатывал свою политическую стратегию в соответствии с этим. В 1861 году он сказал Отто фон Бисмарку, который в то время был прусским послом в Санкт-Петербурге:

Во внутренних районах империи народ по-прежнему считает монарха отцом и всеобщим господином, посаженным на царство Богом; это убеждение, сравнимое по силе с религиозным чувством, совершенно независимо от личной преданности, объектом которой я мог бы быть. Я склонен полагать, что в будущем оно не исчезнет. Отказаться от абсолютной власти, которую дает мне корона, значит подорвать авторитет, который владычествует над страной. Глубокое уважение, основанное на исконном чувстве, которое русский народ по-прежнему испытывает к императорскому престолу, не подлежит дроблению на части. Позволь я представителям знати или народа войти в правительство, я ослабил бы его власть, не получив ничего взамен³⁴.

Император полагал, что лишь грозная и легитимная монархия, стоящая выше общества, могла сглаживать глубокие различия в ценностях и интересах его подданных. В 1861 году, в год освобождения крестьян, Александра больше всего тревожила возможная война между крестьянами и дворянами. Два года спустя, когда случилась революция в Польше, царь, вероятно, размышлял, как монархии сохранить империю. Его внук Николай II (1894–1917) столкнулся с еще более серьезным аграрным и национальным конфликтом, а также с нарастающей борьбой рабочих и капиталистов в городах. Как и дед, он полагал, что лишь сильная самодержавная власть не позволит классовым и национальным конфликтам разорвать российское общество и империю на кусочки. Он продолжал надеяться, что крестьянский монархизм будет поддерживать и легитимизировать государство. К несчастью для него, к началу XX века менталитет крестьян стал меняться. Программа модернизации, продвигаемая государством, подрывала социальные и идеологические основы режима. Создание нового фундамента для российской государственности и империи было огромным испытанием и источником серьезного конфликта между конкурирующими политическими группами и идеологиями.

Николай II разделял многие политические убеждения и установки своего деда. Тем не менее между ними существовали важные различия. Александр II считал себя великим европейским монархом, важной персоной в огромных масштабах, а также первым джентльменом в российском обществе. Он легко вращался в петербургских аристократических кругах. Порой он ощущал знакомую его дяде, Александру I, досаду из-за того, что отсталая Россия казалась совершенно неготовой к “цивилизованным” европейским реформам. Уже при его сыне и преемнике Александре III (1881–1894) монархия повернула в более националистическом и популистском направлении. В этом отношении Николай II вместо деда последовал за отцом, хотя по ценностям и манерам и он оставался классическим европейским джентльменом. В некоторой степени националистические и популистские тенденции были ответом на изменение политических реалий в новом мире, созданном промышленной революцией, но Николай был совершенно искренним в своем патриотизме и популизме. Религиозная вера Александра II отличалась традиционностью и поверхностностью. Во второй половине его правления главным мотивом его личной жизни было увлечение княжной Екатериной Долгоруковой, которая стала его любовницей. Николай, напротив, любил свою жену Александру и хранил ей верность. Он также был глубоко верующим православным христианином. В основе его политических убеждений лежало чувство единения православного царя и народа. Как отец и попечитель православного сообщества, он должен был сохранять за собой последнее слово в решениях, которые определяли судьбу его подданных. Его внутренний духовный мир отличался чистотой, которая плохо подходила для жизни в политике. Не помогали ему и военная выучка и уважение к офицерскому кодексу повиновения, верности и самопожертвования. В отличие от Александра II Николай II не имел ни в числе своих министров, ни в петербургском высшем обществе никого, кого мог бы назвать настоящим другом. Застенчивость и непопулярность его жены в высшем свете усиливали изоляцию Николая от российских элит, а также все более отчаянное убеждение Александры в том, что истинную поддержку монархии оказывает лишь православное крестьянство³⁵.

Политические взгляды Николая уходили корнями в российское консервативное политическое мышление XIX века. Самой влиятельной, колоритной и потенциально популярной консервативной идеологией в тот период было славянофильство. Оно постулировало уникальность России как цивилизации, отличной от католической Европы. Чтобы страна процветала, необходимо было, признав эту истину, управлять ею в соответствии с ее своеобразным характером и традициями. Славянофилы утверждали, что лучше всего эти традиции сохранило крестьянство, а не образованные элиты и уж точно не прозападная радикальная интеллигенция. Главным столпом российского самосознания была Православная церковь. Царь хранил и оберегал церковь и православное сообщество от внешних и внутренних (“нерусских”) врагов России. В отличие от Католической церкви, которой управлял наделенный абсолютной властью папа, Православная церковь в славянофильских сочинениях изображалась как оплот коллективизма и консенсуса,

воплощенного в великих древних соборах христианской церкви.

По мнению славянофилов, коллективизм, чувство общности и политика консенсуса распространились из духовного мира в российскую культуру и общество. Ключевым примером этого служила российская крестьянская община. После отмены крепостного права в 1861 году община сохранилась как традиционный национальный институт, который предоставлял обычным людям социальные гарантии и защищал их от бесчинств либерального капитализма. Большая часть крестьянской земли находилась в коллективной собственности общины, периодически перераспределялась в соответствии с размером и нуждами семей и была неотчуждаемой. Кроме того, община отвечала за поддержание порядка и отправление правосудия в деревне. Когда в 1890-х годах началось стремительное формирование рабочего класса, государственная полиция основала подконтрольные правительству профсоюзы, чтобы помочь рабочим отстаивать свои права и экономические интересы в спорах с работодателями. Центром полицейских профсоюзов стала Москва, где им покровительствовал генерал-губернатор города великий князь Сергей Александрович, который приходился Николаю II дядей и зятем. Москва символизировала старую допетровскую Россию и всегда являлась центром славянофильского движения. Более “современным” элементом во взглядах и политической повестке Сергея Александровича был антисемитизм. Можно найти некоторые сходства между российским консерватизмом и идеями, которые легли в основу корпоративного государства Муссолини. Если бы контрреволюция Белой армии в 1918–1920 годах оказалась успешной и если бы монархия продолжала существовать в 1920-х, то велика вероятность, что отдельные элементы итальянского фашизма пустили бы корни в России³⁶.

Самым любопытным защитником этой неославянофильской концепции российского будущего был Лев Тихомиров, бывший революционер и лидер террористической организации, который в конце 1880-х годов отрекся от своих убеждений и перешел на правый фланг политического спектра. Его книга “Монархическая государственность”, опубликованная в 1905 году, стала одним из последних трактатов в защиту традиционной сакральной монархии, которые увидели свет в Европе. В основе философии Тихомирова лежала религия, в российском случае – православие. Как и почти все консерваторы, он полагал, что религия дает народу надежду и этические принципы, без которых он впадет в нигилизм, отчаяние и крайний эгоизм. Общество разрушится. Тихомиров писал, что революционное движение – при всей его теоретической приверженности науке и логике, – по сути своей, было фанатичной антирелигией, не имеющей твердой этической основы. В этом отчасти и заключалась его опасность, поскольку по историческим и религиозным причинам русские нуждались в вере, определенности и твердой приверженности абсолютным истинам. Революционеры легко могли сбить их с пути. В обозримом будущем, писал он, “русский – по характеру своей души – может быть только монархистом или анархистом”. Тихомиров вовсе не был абсолютным реакционером. Он признавал достижения Петра Великого и необходимость многих реформ Александра II. Он осуждал попытку правящего режима контролировать и сдерживать автономные социальные группы, но добавлял, что во многом ответственность за это лежит на революционерах поскольку они используют любые шаги к предоставлению большей свободы как возможность для уничтожения существующего политического, религиозного и общественного порядка. В империи, где проживало семьдесят различных национальностей, демократическая партийная политика не могла не стимулировать поляризацию и дробление на части. В России даже с большей вероятностью, чем в Западной Европе или в Северной Америке, демократия могла привести к катастрофе, поскольку в любой системе, основанной на подсчете голосов, партийные политики использовали бы социальные и национальные различия. Более того, Тихомиров отмечал, что среди массового электората “большинство всегда окажется на стороне более глупых, менее совестливых, менее творящих и менее, наконец, влиятельных в народе”³⁷.

Общество, по мнению Тихомирова, должно быть разделено на корпорации, к которым должны принадлежать все граждане. Традиционная сословная организация российского общества служила основой и моделью для будущей его перестройки, но необходимо было адаптировать ее к нуждам совершенно нового мира, возникающего в России. Ключевой элемент предлагаемой Тихомировым стратегии состоял в том, чтобы распространить принцип корпоративности на новый рабочий класс, который стремительно разрастался в российских городах. Оторванные от традиционного религиозного мира деревни, эти бывшие крестьяне оказывались в чужом, бездушном и эксплуататорском мире современного капитализма. Большинство из них жило в условиях, которые не допускали даже создание семьи. Чтобы их жизнь обретала смысл, их нужно было защищать, направлять и организовывать. Важнейшей из всех российских корпораций была Православная церковь, которую необходимо было освободить от государственного регулирования и наделить автономией и ресурсами, чтобы она исполнила свою миссию, став краеугольным камнем единства российского народа и фундаментом всех его идеалов. Верховным хранителем единства и идеалов был император. Ему не следовало брать на себя функции главы правительственного аппарата. Эта роль унижала его, тем более что в современном контексте он был не в силах с ней справиться. Император был совестью России и гарантом того, что правительство не откажется от важнейших российских принципов и идеалов. Благодаря этому Россия должна была сохранить свое уникальное самосознание и исполнить вверенную ей миссию в мировой истории. Несмотря на решительную поддержку идеи о корпоративном государстве, Тихомиров не был ни фашистом, ни немецким национал-социалистом в зародыше. Он был консерватором, основные убеждения которого имели религиозную, а не расовую подоплеку. Правильнее всего сравнить его представление о российской монархии с установками современного высшего руководителя, или рахбара, Ирана³⁸.

Николай II во многих отношениях был консервативным славянофилом. Его искренние, хоть порой и наивные, популистские инстинкты противоречили другим элементам его натуры. Традиционными союзниками Романовых были российская аристократия и дворянство. Николай вырос в таком мире и был в нем своим. Подавляющее большинство людей, с которыми он регулярно контактировал, принадлежало к этому миру. Хотя он все чаще чувствовал себя не в своей тарелке в более светском и динамичном сегменте петербургского высшего света, он был как дома в офицерских столовых своих гвардейских полков, где аристократические ценности сливались с армейскими.