В тени богов. Императоры в мировой истории

Ливен Доминик

И восхищение, и страх имели веские причины. Бисмарк был политическим гением, который в 1862–1871 годах продемонстрировал грандиозное мастерство и достиг поразительных результатов во внешней и внутренней политике. С другой стороны, политическая система, которую он разработал для недавно объединенной Германии, оказалась чудовищна. Управлять смешанной прусской конституцией было нелегко. Бисмарк создал общегерманский парламент (рейхстаг), основанный на всеобщем избирательном праве для мужчин, поскольку полагал, что массовый сельский электорат будет гарантированно поддерживать консерваторов в противовес городским либералам и радикалам. Этот расчет по большей части оправдался. В 1871–1914 годах сформировалась массовая аграрная и консервативная партия, которая получила ключевую роль в германской политике. С другой стороны, стремительное промышленное развитие привело к тому, что к началу XX века более двух третей населения оказалось сосредоточено в больших и малых городах. К 1914 году социалисты оказались крупнейшей партией в рейхстаге. Прусско-германскому монарху приходилось каким-то образом координировать деятельность германского рейхстага, гораздо более консервативного прусского парламента с более узким электоратом, исполнительной власти, которая теоретически не несла ответственности ни перед одним из выборных органов, и вооруженных

сил, которые не зависели от гражданского контроля и подчинялись только своему главнокомандующему – королю-императору. Бисмарк более или менее справлялся с управлением этим чудовищем, но после него ни одному из канцлеров это оказалось не по плечу²¹.

Долголетие Вильгельма I имело такое большое значение, поскольку наследник престола, кронпринц Фридрих, был более либерален, чем отец, и испытывал недоверие к Бисмарку. По-прежнему не утихают споры о том, насколько он был либерален на самом деле и снял ли бы он канцлера, если бы пришел к власти в 1871–1888 годах. Фридрих стоял на страже величия и прав монархии и был столь же привержен армии, как и его отец. Либерализм в Европе XIX века отличался от английского либерализма, не говоря уже о коннотациях, которые он получил в современной Америке. Как крепкий прусский либерал, Фридрих сомневался в пользе всеобщего избирательного права, относился к социализму с не меньшим подозрением, чем Бисмарк, и был даже более враждебно настроен к римскому католичеству эпохи Пия IX и папским притязаниям на непогрешимость. Кроме того, став императором, Фридрих оказался бы стеснен политическими реалиями. К 1880-м годам либерализм становился в Германии движением меньшинства, поскольку пользовался меньшей поддержкой, чем массовые аграрное, католическое и социалистическое движения. Тем не менее одно остается несомненным: как король Пруссии, Фридрих точно не назначил бы Бисмарка канцлером в 1862 году и заменил бы его, если бы взошел на престол в любой момент в последующие четыре года. Именно в эти годы Бисмарк достиг своих фундаментальных целей: сместил Австрию с поста гегемона в Германии и заключил компромиссный мир с прусскими либералами на условиях короны.

Если бы Фридрих взошел на престол после 1866 года и оставил Бисмарка на посту, ему пришлось бы постоянно балансировать между истериками канцлера с одной стороны и сильным давлением жены, кронпринцессы Виктории, которая настаивала на смещении Бисмарка, – с другой. Принцесса и впоследствии императрица была дочерью британской королевы Виктории и ее мужа, принца-консорта Альберта. Прямолинейная и нередко бестактная, она не скрывала своей уверенности в превосходстве всего английского. Фридрих обожал жену и называл ее “единственной истинной радостью [своей] жизни”. Он любил острый ум и сильный характер жены. Как и положено англичанке, в своем либерализме Виктория была более радикальна, чем ее муж, но Фридрих обычно ей уступал. Этот факт был хорошо известен в ближних кругах прусской элиты и вредил его репутации. Если бы Фридрих отправил Бисмарка в отставку, среди элиты возникли бы антианглийские настроения, а “англичанка” подверглась бы критике. Впрочем, на деле проверить это не удалось. Когда Вильгельм I скончался в 1888 году, Фридрих уже и сам умирал от рака, а потому правил как Фридрих III лишь три месяца²².

Виктория любила Фридриха, но смерть мужа не только стала ее личной трагедией, но и положила конец всему, что принцесса считала своей миссией, а именно – продвижению английских и либеральных принципов в Германии. Ее печаль существенно усугубляло и то, что сын, Вильгельм II, отвергал и ее саму, и ее принципы. Виктория обожала своего отца, принца Альберта, и была его любимым ребенком. Ее чувство долга в Германии родилось отчасти из уважения к его памяти, поскольку именно он в значительной степени определил ее миссию. Проведя в Британии двадцать лет, принц Альберт восхищался британским государственным устройством, но всегда оставался германским принцем и глубоко интересовался германскими делами. Его идеалом была единая Германия, возглавляемая реформированной и либеральной Пруссией. Такая Пруссия не только правила бы силой, но и подавала бы своим подданным пример высокой нравственности. Альберт никогда не стал бы навязывать своей дочери прусский брак и обрадовался, когда она полюбила Фридриха, к которому он тоже со временем проникся глубокой симпатией и которого порой наставлял. И все же он всегда считал, что дочь должна играть в Германии важную политическую роль, оказывая существенное влияние на своего мужа. Во многих отношениях Альберт поручил Виктории более сложную и потенциально более опасную миссию, чем Мария Терезия – своей дочери Марии-Антуанетте, отправленной в Версаль. Роль Виктории не сводилась к тому, чтобы поддерживать дружественные отношения между Пруссией и Англией, а предполагала также необходимость подталкивать Пруссию и Германию к либеральному будущему в английском стиле²³.

Вильгельм II взошел на трон в 1888 году в возрасте 29 лет. Последний германский император стал одним из самых изучаемых и обсуждаемых монархов в истории. В этой книге я вынужден ограничиться лишь наброском его портрета и сказать всего несколько слов о его значимости. Чтобы составить представление о характере Вильгельма, полезно сравнить его с другими прусскими монархами. Сам он отождествлял себя со своим дедом – Вильгельмом I. Он инициировал масштабную кампанию в обществе, чтобы первый германский император остался в памяти немцев как Вильгельм Великий, называл Бисмарка и архитектора прусской военной победы над Францией и Австрией фельдмаршала фон Мольтке простыми “пигмеями” и “лакеями” в сравнении с ним. Не раз образованные немцы испытали неловкость из-за нелепых и высокопарных заявлений монарха, и организованная императором кампания провалилась. Несмотря на огромные и помпезные монументы Вильгельму I, именно Бисмарк, а не старый император считался великим в националистических и консервативных кругах. Скромный реалист Вильгельм I тоже испытал бы неловкость, услышав заявления внука. Вильгельму II не была присуща суровая дисциплина, свойственная его деду и всему традиционному прусскому высшему классу. Он любил играть роль прусского царя-воителя и сделал ее частью собственного самосознания, но вместе с тем не имел ни внутреннего стержня, ни решимости, ни целеустремленности тех представителей его династии, которые принесли ей величие в XVII и XVIII веках.

Во многих отношениях Вильгельм был гораздо ближе к своему двоюродному деду – Фридриху Вильгельму IV (1840–1861). В число слабостей Фридриха Вильгельма входили возбудимость, нервная нестабильность и непредсказуемость, опрометчивость и мечтательность. Эти черты проявились также в характере его внучатого племянника. Фридрих Вильгельм в конце концов сошел с ума, многие представители элиты полагали,

что Вильгельм II никогда и не был абсолютно вменяем. Фридрих Вильгельм обожал произносить речи, сияя в этой роли, и тонко чувствовал настроение слушателей. Вильгельм II унаследовал и это: он был красноречив, но хуже следил за языком и хуже понимал, как отзовутся его слова. В новую эпоху средств массовой информации его выступления достигали более широкой аудитории, симпатии которой часто сильно отличались от предпочтений тех, к кому непосредственно обращался оратор. Фридрих Вильгельм знал, что после 1815 года Пруссия вышла далеко за границы бывшей восточной вотчины Гогенцоллернов и пытался говорить со своими новыми подданными в Рейнской области и Вестфалии, чтобы заручиться их поддержкой. Вильгельм стремился пересмотреть понятие империи и стать современным императором для всех немцев. В его правление представления об империи и императорской власти действительно изменились. В 1871 году императорский титул означал, что прусский монарх имел верховенство над королями Баварии, Саксонии и Вюртемберга. Он подразумевал некоторый элемент преемственности от старой Священной Римской империи германской нации. При Вильгельме II эти смыслы не исчезли, но отошли на второй план, уступив концепции мировой империи, которая соответствовала эпохе глобализации и высокого империализма. Страстный интерес Вильгельма к морскому делу и современным технологиям ничего не значил для традиционных прусских аристократов, владевших землей. Его любовь к показной роскоши и вовсе их отталкивала.

Бесспорно, характер Вильгельма II был порочнее и неприятнее характера Фридриха Вильгельма. Его ведущий биограф пишет, что император страдал от “комплекса превосходства – хрупкого нарциссического самолюбия в совокупности с ледяной холодностью и агрессивным презрением к тем, кого он считал слабее себя”. Властное высокомерие сочеталось в нем с глубокими личными комплексами, связанными в первую очередь со сложными отношениями с его матерью Викторией, гордой женщиной, которая стыдилась того, что родила физически неполноценного первенца и наследника. Справедливости ради стоит отметить, что Вильгельм отважно принимал свои телесные недостатки и болезненные методы лечения, которым его подвергали с самого детства. Он был умен и периодически становился интересным и обаятельным собеседником в компании. Возможно, в его защиту следует добавить, что эпоха, в которую он жил – эпоха массовой политики, промышленного капитализма и империалистической геополитики, пронизанной “научными” расистскими идеями, – была очень далека от более невинного мира простого благочестия и романтических сказок, где правил Фридрих Вильгельм IV²⁴.

Насколько могущественен был Вильгельм II? Историки спорят об этом с самого его правления. Несомненно одно: он был не столь всесилен, как можно предположить на основе прусской и германской конституций, не говоря уже о его личной высокопарной риторике. Его министры вторили ей, поскольку знали, что их правителя легко задеть за живое, но также и потому, что, не вступая в противоречия с императором, они получали возможность управлять им и ограничивать его реальное участие в политике. Вильгельму служили гражданский и военный секретариаты, которые в теории могли весьма успешно использоваться для осуществления личного императорского контроля над правительством и политикой. На практике их руководители были в первую очередь преданы делу защиты политической системы и самого Вильгельма от потенциально губительного влияния его собственных сумасбродных заявлений и поступков. Германский и прусский административные аппараты были большими, растущими и сложными. Чтобы эффективно управлять ими, их руководитель должен был обладать вниманием к деталям, способностью к концентрации и готовностью систематически и усердно трудиться. Вильгельму не было свойственно ничего из перечисленного²⁵.

Тем не менее за назначение чиновников на высшие должности отвечал именно император. Ни один канцлер, министр и генерал, серьезно раздражавший его, не мог надолго задержаться на своем посту. Порой Вильгельм выбирал на ключевые позиции неподходящих кандидатов, которые ему нравились. Например, Хельмут фон Мольтке-младший, который в 1914 году управлял Генеральным штабом, принадлежал к числу придворных военных и был ярым поклонником мистицизма, не имевшим ни таланта, ни характера для исполнения своей важнейшей роли. То, что Вильгельм контролировал назначения, приводило к тому, что амбициозные люди подстраивали свое поведение под прихоти императора. И все же сложно вспомнить хоть какие-нибудь значимые для внутренней политики меры, которые Вильгельм внедрил самостоятельно, в обход министров и германского и прусского парламентов. Хотя во внешней политике он играл более весомую роль, инициатива и здесь исходила в первую очередь от его канцлеров. Даже в международных отношениях главный след Вильгельм II оставил не тем, что сделал, а тем, что сделать не сумел. В Германской империи лишь император мог координировать дипломатическую, военную, военно-морскую и внутреннюю политику. Расплывчатых заявлений о том, что Германия стремится к мировой политике и паритету с Британией, было недостаточно. Вильгельм не смог четко определить высшую стратегию, реалистично соотнести ее цели и средства их достижения и привлечь дипломатов, генералов, адмиралов и министров для ее реализации, и Германия дорого за это заплатила²⁶.

Важнейшей личной инициативой императора было создание огромного флота. С точки зрения внутренней политики, это стало крупным успехом. Флот превратился в идеальный символ новой Германской империи. Как часть вооруженных сил, он представлял собой важнейший традиционный элемент в императорской монархии. С другой стороны, военно-морская мощь не имела ничего общего с прусскими традициями и давно не входила в интересы либеральной и буржуазной Германии. Офицеры созданного Вильгельмом флота, как правило, разделяли ценности армейских офицеров, по-прежнему по большей части происходивших из благородных семейств, но в большинстве своем они были выходцами из семей, принадлежащих к среднему классу. Это укрепляло и символизировало союз знати и буржуазии в новом имперском государстве. Морская лига, основанная в 1898 году для поддержки флота, была крупной и развитой современной организацией, которая привлекала огромную общественную поддержку не только для флота, но и для монархии и ее ценностей. За год с момента создания лига набрала более миллиона членов. На военных судах использовались самые продвинутые современные технологии. Военно-морская мощь ассоциировалась с глобализацией, торговлей и империей, военные суда перемещали флаг страны по миру так, как было немыслимо для армий. Огромные линкоры отличались строгой красотой и особым очарованием, благодаря чему становились не только политическими, но и культурными символами. Гонка по строительству линкоров с Британией напоминала международные соревнования по бегу с препятствиями, за которыми с интересом наблюдала британская и германская публика²⁷.