В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
Лишь в первый из трёх дней, не выдержав, Олег решил обязательно проведать Федорчука и выяснить, наконец, что тут происходит и почему. Но из идеи ничего не вышло, только потерял почти два часа. По указанному адресу - на этот раз Олег проверялся, как положено - Витьки не оказалось. Однако у консьержки его дожидалось письмецо. Впрочем, понять из этой коротенькой писульки что-нибудь вразумительное, кроме того, что "твой друг Гастон" - а именно такое имя значилось в "эльзасском" паспорте - куда-то срочно уехал, но скоро - "дней этак через пять" - вернется, было невозможно. Чертыхнувшись по-немецки и приведя этим консьержку
На четвертый день утром он все-таки расстался с кузиной Кисси, условившись встретиться здесь же, в Париже, через несколько дней. И Кейт благополучно уехала в Голландию на встречу с подругой, не подозревая, впрочем, что Олег тоже предполагает - хоть и чуть позже - увидеться с Татьяной. А пока Ицкович снова оказался совершенно свободен и предоставлен, наконец, самому себе. Тут-то и выяснилось, что делать ему совершенно нечего. То есть, на самом деле работы нашлось выше крыши: хоть официальной - фашистской, хоть неофициальной - попаданческой, но ничего "такого" делать как раз и не хотелось. К тому же в голове назойливо крутилось запоздалое опасение, что, несмотря на все благие намерения, - а намерения эти были высказаны Ольгой по ее личной инициативе - случайно или умышленно, но Кейт проболтается об их "парижских каникулах". Разумеется, это было бы неприятно, но...
"Сам дурак!" - твердо решил Баст и отправился в синема. В конце концов, сделанного не воротишь. А мучаться сожалениями как девица, - то ли давшая раньше времени, то ли не давшая вовремя (вот ведь горе!) или и вовсе давшая, но не тому, - Олег полагал излишним. Один чёрт, ничего уже не исправишь, только изведешься весь.
Просмотрев четыре фильма подряд - говенные, надо сказать, фильмы, но зато аутентичные - и хлопнув в промежутках и после по рюмахе коньяку, Олег пришел к выводу, что жизнь - все-таки хороша, и жить хорошо. Теперь можно бы и в отель отправиться, чтобы выспаться за все прошедшие дни, но сначала Олег все-таки снова наведался в логово пана Федорчука. Однако Виктор все еще не вернулся, и это начинало не на шутку тревожить. Ведь сам же дал объявление. Дал, дал, нечего увиливать! И где теперь его черти носят?
Обдумав сложившуюся ситуацию, Олег написал Виктору короткую ничего не значащую записку по-французски, в которой, скрепя сердце, указал номер телефона отеля. Сделал он это вопреки науке конспирации, но что же делать, если три, с позволения сказать, шпиёна хреновых не додумались даже код какой-нибудь убогий изобразить. Одно успокаивало. В отеле кроме Шаунбурга живет еще, как минимум, три десятка мужиков и немалое количество баб, так что, иди узнай, кто оставил Гастону записку без подписи? Да и с чего бы вообще узнавать?
Вот после этого Олег действительно поехал в отель, пообедал плотно в ресторане и отправился на "боковую". И надо сказать, спал как убитый. Без снов и сновидений спал. И проснулся только в девятом часу утра на следующий день, и то только потому, что до портье дозвонился месье Гастон Руа и просил передать месье Шаунбургу привет и лучшие пожелания...
***
– Где тебя черти носят?
– Олег ни радости от встречи, ни раздражения, накопившегося за время ожидания, скрывать не собирался.
– Я как дурак, несусь через всю Европу, прибегаю в Париж, а
Самое смешное, что "немец" осыпался с Ицковича, как сухая шелуха с лука, стоило только остаться наедине с Федорчуком, и убедиться (разумеется, чисто автоматически), что двери закрыты, свидетелей нет, и никто не удивится, что Себастиан фон Шаунбург заговорил вдруг по-русски. Да не абы как, а с так называемым "южнорусским" певучим акцентом, который на самом деле просто акцент другого языка, ставшего для Ицковича основным за прошедшие тридцать лет.
– Да, ладно тебе!
– отмахнулся Федорчук, тоже переходя на русский.
– Так получилось. Я сначала думал, ну день, ну два, а получилась почти неделя...
Что-то в его голосе было, что-то такое, что заставило Олега тут же насторожиться.
– И где же ты ошивался?
– спросил он, сам не зная, чего, собственно, ждет.
– В Гааге, в Ницце...
– нарочито беззаботным тоном ответил Федорчук.
– Выпить хочешь?
– Хочу... Стоп! В Гааге. Ты, случаем, не?...
– Не что?
– по-детски наивно переспросил Федорчук, выставляя на стол бутылку кальвадоса.
– Ключница делала...
– Кривицкий?
– Да, - кивнул Виктор едва ли не с облегчением. Он уже взял себя в руки и теперь смотрел на Олега спокойно, даже с вызовом.
– И?
– Покойник просил более о нем не беспокоиться, - Федорчук разлил водку по стаканчикам, живо напомнившим Ицковичу что-то из давно ушедшего в историю быта 50-60-х годов, захваченного им буквально краешком - в раннем малолетстве - но вот ведь, не забытого и даже, напротив, оказавшегося сейчас близким, едва ли не родным.
"Какую, к черту, историю?!" - спохватился Олег, сообразив, что до шестидесятых еще двадцать лет, и каких лет.
– Рассказывай!
– попросил он и замолчал на следующие полчаса, пока Виктор неторопливо повествовал о своем житье-бытье после памятного "заседания" в Амстердаме. Ицкович другу не мешал, слушал внимательно, обдумывал услышанное и "на ус мотал", а потому пил умеренно, растянув, убогий - дай бог, если восьмидесятиграммовый - стаканчик на тридцать пять минут.
– Значит, думаешь, это был курьер?
– спросил после того, как Виктор замолчал.
– Ну, стопроцентной уверенности у меня, как понимаешь, нет, но дамочка на такую роль вполне подходящая...
– В газетах ничего не было...
– Так и фигура не та, - пожал плечами Виктор.
– Подумаешь, какой-то лавочник из Гааги. Они же не знают, кто он такой. Полиция, наверняка версию самоубийства отрабатывает.
– Даже так? И как ты это инсценировал?
– Если бы... Да, тут промашка вышла, - тяжело вздохнул Федорчук и тряхнул головой.
– Проворонил я его. Не просчитал до конца... Это, знаешь ли...
– Теперь знаю, - криво усмехнулся Олег.
– У тебя что, тоже "клиент" на тот свет сам ускользнул?!
– Нет, не сам. Думаешь, я хуже тебя?
– вскинулся Ицкович.
– Да и не лучше...
– Махнул он рукой, успокаиваясь.
– Все мы теперь немножко душегубы. Гейнлейна я грохнул. В Праге.
– Господи, Цыц! Ну, ты даешь! Его-то за что?
– За что как раз есть, даже если и авансом, но вот в смысле ценности этого кадра для истории... тут я с тобой полностью согласен, Витя. Но, - поднял указательный палец Олег.
– Нет худа без добра!