В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
Судя по надписям на рамке, снимок был сделан в Германии в 1929 году.
– Ой!
– вполне искренне удивилась Жаннет, увидев, знакомые лица.
– Это же Рэм? А это Геббельс... Ох!
Около длинного и явно дорогого автомобиля стояли несколько мужчин. В форме был только Рэм, остальные, включая Геббельса и Баста, в штатском.
– Он?
– Да, - выдохнула Татьяна.
– Себастиан фон Шаунбург, - прокомментировал фотографию Штейнбрюк.
– Старый член партии, не смотрите, что молод. Баварский аристократ, доктор философии... и сотрудник Гестапо.
– Ох!
–
– Фигура, - сказала женщина.
– Но притом, вечно в тени, в тумане.
– Непонятно только, почему он выбрал именно вас, и откуда знал, что говорите по-французски, - Штейнбрюк тоже закурил, но, чувствовалось - сейчас он просто размышляет вслух.
– Не знаю, - пожала плечами Жаннет.
– Он сказал, понравилась... Может быть, действительно понравилась?
– кокетливая улыбка с "упражнением для глаз": на кончик носа, на предмет, в сторону...
– Это он нам весточку подал, - усмехнулся не названный по имени мужчина.
– Камешек в наш огород. Не хотите ли, товарищи, полюбопытствовать, откуда у меня такая осведомленность?!
– Похоже, что так, - согласился Штейнбрюк, выпуская дым из ноздрей.
– И откуда бы ему так много знать?
– А если они вели Жаннет еще с Праги?
– спросила женщина-лейтенант.
– Если бы у бабушки были яйца, - хмыкнул Штейнбрюк.
– Был бы дедушка.
А Жаннет вдруг поняла, что весь этот обмен мнениями происходит отнюдь не в первый раз. Реплики разучены, а зритель один - она сама.
"Но зачем?"
"Затем, что, похоже, они нам... мне поверили и теперь готовят к операции..."
– Как считаете, Жаннет, - спросил, переводя на нее взгляд, Штейнбрюк.
– Мог он вести вас от Праги?
– Не знаю, - "растерянно" пожала она плечами.
– Я слежки не чувствовала. Мне даже в голову не приходило...
– Но это означает, что кто-то знал, про связника, и то, что связник - Жаннет, - сказал мужчина с седыми висками.
Ну, это, что называется, напрашивалось, да и Баст об этом с ней говорил. Но вот случая "вспомнить" про Питера Кольба у Жаннет все как-то не находилось.
– Ой!
– сказала она и так "прониклась" ужасом Жаннет, что даже вспотела. И судя по всему, не только вспотела.
– Что с вами?
– Штейнбрюк даже вперед подался. Получалось, что весь их фарс с допросом был пустой тратой времени. Что-то они все-таки упустили. А упустили они одну, но очень важную вещь. Они тянули жилы конкретному человеку - хорошенькой и несколько легковесной молоденькой французской комсомолке Жаннет Буссе, и все их штучки-дрючки выстроены были под ее очень специфическую психологию. Но откуда же знать товарищам из Первого отдела, что трясут они на самом деле зрелую русскую женщину, сильную духом и... да, стерву - когда надо, сформировавшуюся совсем в другие времена, да еще способную смотреть на ситуацию как бы со стороны. А это дает очень большое преимущество, даже если ты умираешь там, в этом долбанном кабинете Штейнбрюка от усталости и бессонницы и сходишь с ума от жажды и одиночества. Тебе плохо, погано, ужасно, но все равно, ты в стороне, а разговор-то идет с совершенно другим, заведомо более слабым, чем ты, человеком.
–
– Я вспомнила...
"Я, наверное, белая, как полотно..." - ну, что ж, если верить выражению глаз товарища корпусного комиссара, так и есть: белая. В холодном поту, и глаза, как у кокаинистки...
– Я вспомнила...
– Что?
– ну, почти хором, хотя вслух говорил сейчас один Штейнбрюк, но показалось, что все хором выдохнули. Ведь они же ее наизнанку вывернули, вернее, думали, что вывернули.
– Когда он сказал, что это его каприз... Ну, то есть, когда зашел разговор, что я должна обеспечить связь...
– Я понял, - кивнул Штейнбрюк.
– Дальше!
– Я сейчас вспомнила.
– Ну!
– Я спросила, а он говорит, может быть, я в вас влюблен. Нет... Не так! Нравитесь. Он сказал, может быть, вы мне нравитесь, или мне нравится, как вы поете!
– Поете?!
"Оба-на!" Вот как это выглядело и звучало!
– А вы поете?
– недоверчиво спросил мужчина с седыми висками.
– Да, иногда... немного.
– А он? Он об этом откуда узнал?
– Вот я его и спросила! А он говорит, а мне, дескать, рассказал, Питер Кольб. Мол, помните такого?
"Что я несу - отстраненно подумала Татьяна - "Мне Карузо не понравился!
– Вы таки слышали Карузо?
– Нет, но тетя Соня напела".
– Черт!
– сказал Штейнбрюк.
– Всем молчать! Пожалуйста. Жаннет, кто такой Питер Кольб?
– Он... Парень, с которым мы вместе учились... в Сорбонне. Питер К... Кольб. Он эльзасец, вообще-то, и, по-моему, нацист...
– Так что ж, ты, мать твою!... Простите, Жаннет. Но почему, вы мне... нам... об этом ничего не сказали?
– А я только сейчас вспомнила...
– Жаннет пару раз моргнула и вдруг заплакала. Слезы текли сами собой без всякого с ее стороны усилия.
– Я... я... я все... все время боялась забыть... а... а пп... по-о-отом... вы-ы меня спра-а-ашивали... и я-а за-а-а-была-а!
– Прекратить!
– скомандовал Штейнбрюк и быстро налил ей в рюмку коньяк.
– Ну-ка, быстро! Взяла, выпила, успокоилась.
"Ага! Щас! Разбежалась и..."
Но и затягивать паузу было, в принципе, ни к чему. Поэтому, все-таки взяла дрожащей рукой рюмку, всхлипывая и сморкаясь, поднесла ко рту, едва не ополовинив по пути. Выпила, продолжая лить слезы, поперхнулась - что не диво - закашлялась, "брызжа слюной", как вся Антанта вместе взятая, размазала слезы и сопли по лицу рукой, пока Штейнбрюк не сунул ей чей-то носовой платок, еще пару раз всхлипнула под дружные уговоры успокоиться и начать работать, и наконец, закурила, "успокаиваясь".
– Я знаю...
– сказала Таня, выдохнув противный табачный дым.
– Мне... мне нет прощения... Я... Как я могла? Не знаю... Простите! Я не хотела...
– Успокойтесь, - каким-то усталым голосом сказал Штейнбрюк.
– Рассказывайте...
"
Он умер или жив остался...
–
Никто того не различал.
А Пушкин пил вино, смеялся,
Ругался и озорничал
".