В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
– П... потому что... Вы мне не верите?! Вы!!! Вы...
– Прекратите истерику!
– властно, как хлесткой пощечиной... Штейнбрюк...
"Мразь!"
– Итак?
– Паша-инквизитор.
– Там была улица Бругстраат, и... мост. Я подумала, это значит "Мостовая". И еще... я запомнила кондитерскую. Проходила мимо... открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе... Я хочу пить!
– Высокий, похож на немца, - говорит Штейнбрюк.
– Я хочу пить!
– Высокий, похож на немца, - равнодушно повторяет
"Не сдавайся! "В Париже..." В Париже Эйфелева башня и... танго. В Париже..."
– Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!
– Высокий...
– Воды!
– Похож на немца.
– Во... Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец... Воды?
– Волосы?
– слева, от окна.
– Дайте воды! Темно-русые...
– Может быть, каштановые?
– гад из-за спины.
"Ну, ничего, сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!"
– Я хочу пить.
– Вы не ответили на вопрос.
"Мразь троцкистская!"
– Нет, не каштановые, - она сглатывает, но и слюны нет.
– Темно-русые, волнистые... немного... Подстрижен коротко... Дайте пить...
– глас вопиющего в пустыне - безнадежно, ясно - не дадут. А комната уже не вращается - плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется...
– Он был без шляпы?
– Ч...то?
– Он был без шляпы?
– пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.
"Чудище стозевно, многолико... Но... Но в Париже... ОН... И танго... В Париже..."
– Нет, - трясет она головой.
– Нет... Он был в шляпе... но когда мы зашли в кафе... В кафе... в кафе...
– Вы зашли в кафе, и он...
– Он ее снял.
– И вы увидели его прическу?
– Да.
– Где расположено это кафе?
– Не помню.
– Опишите место. Как выглядит кафе? Что напротив? Что рядом?
"Боже мой! Мой... мой... Голова... Вопросы, вопросы... тридцать тысяч одних только вопросов... Гоголь... Не помню, не знаю, где-то, как-то... Ну, чего вы все от меня хотите?!"
А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и тела. И кофе, и закурить. И... Да, и водка сейчас бы не помешала.
"Стакан!"
"Ты выпьешь стакан водки?" - ужасается Жаннет.
"Выпью..."
"А два?"
"А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?"
"Мон шери! Расскажи им это... по-французски!"
– Почему вы смеетесь?
– Я? Я хочу пить. Можно мне воды?
– спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.
– Позже, - холодно останавливает ее Штейнбрюк.
– Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить...
"Баст... О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина... Фашист! Но да, красавец".
– Я хочу пить!
– повторяет
– Вы слышите, я... хо... хочу... пить! Высокий, широкоплечий... Нет, не вата... Знаю. Женщины это видят.
"Отвлеки их, переключи..."
– Вот вы тощий. И плечи... узкие. А у Паши задница, как у бабы... А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!
– А я хочу знать, почему вы нам лжете!
– кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша... Вот его она уела, таки уела!
– Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие...
– Что случилось во время посещения Гааги?
– слева.
– Что вам сказал резидент?
– справа.
– На кого ты работаешь?
– из-за плеча, перейдя на "ты".
"Но...
В танго, в парижском танго,
Я подарю вам сердце в танго,
А ночь синяя, и сладкое вино..."
***
Прессовали долго - больше суток - плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя, и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, - немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой...
А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая, и в совершенно другой тональности.
Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк - по чуть-чуть, для настроения - и папиросы "Казбек". И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот "голос", что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине - молодому еще, но с седыми висками.
– Надеюсь, вы все понимаете, - снова на "вы".
– Это он?
– Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них оказался вполне узнаваем.
"Вполне..."
– Да, конечно. Да, это он, - сразу на оба вопроса. Она взяла папиросу, и мужчина с седыми висками тут же чиркнул спичкой.
"Он ее, что все время в руках держал? Наготове? Какая дрянь эта ваша... папироса".
– Наши художники сделали рисунки с ваших слов. Слова разные, манера рисунка разная, а человек, пожалуй, один и тот же... Но главное... Впрочем, посмотрите на этот снимок.
– И с этими словами Штейнбрюк выложил на стол большую фотографию, вставленную в картонное паспарту.
– Есть тут кто-нибудь, кого вы знаете?