В воскресенье утром зелье собирала
Шрифт:
Он ждет с минуту, мнет в руках шапку, потом говорит:
— А в лес весною придешь? — спрашивает и склоняется на этот раз перед ней так низко, что касается шапкой земли.
— В лес весною приду. А теперь ступай.
— Когда зазеленеет, — подхватывает Гриць и просто пожирает взглядом ее черные брови, ее улыбающиеся уста, всю ее красу.
— Когда зазеленеет, — повторяет она и снова улыбается.
Гриць кланяется.
— Спасибо, Туркиня, за то, что вышла из дому, что сказала мне слово, спасибо еще раз.
— Спасибо тебе, что ты сдержал слово, но
Умчался Гриць на вороном коне, и тихо стало возле дома, лишь с минутку еще, точно в напоминание кому-то, слышится в воздухе топот конских копыт.
«В лес весною придешь?» — повторяет Гриць то и дело дома свой вопрос, — куда бы он ни ходил, за что бы ни брался.
«В лес весной приду!»
«Когда зазеленеет?..»
«Когда зазеленеет...» Господи боже, вот Туркиня и любит!
«Весна, приди! — тужит, молит в немой тоске его горячее сердце, вздыхает его молодая грудь. — Весна, приди!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Повеселел Гриць. Обнимает он, полный тайного счастья, синеокую Настку, прижимает к сердцу, ласкает ее, угождает отцу, матери и улыбается сам себе. «В лес весной придешь?» — спрашивает его сердце.
«В лес весною приду»
«Когда зазеленеет?..»
«Когда зазеленеет...»
Зазеленейте, сосны!..
Весна настала.
Стоят пихты прямо, будто зеленые хоругви, приветствуют своим шумом друг дружку, кивают кронами, и все это потому, что пришла весна.
Цветут и цветы, уже колышутся колокольчики у скал, у камней, и все это в честь весны, в честь ее возвращения.
Распустились уже и маки у юной Тетяны, и вот-вот наступит время, когда она их сорвет, украсит себя ими и поспешит через зеленый лес быстрыми шагами к старой Мавре или еще дальше...
В один из таких прекрасных весенних дней отправился Гриць на пастбища осмотреть скот, некоторые сторожки и по приказанию отца отобрать несколько штук скота получше на продажу.
Проходя селом на соседнюю гору, где находились пастбища его отца, он наткнулся по пути на знакомого ему еще с детства деда Андронати, который хоть раз в несколько лет появлялся в их селе и всегда заходил к ним.
Заходил — по разным поводам. То продавать ложки, то просто за милостыней, а то просился переночевать, но заходил постоянно. Увидя теперь на пустынной дороге нищего цыгана, Гриць поздоровался с ним и приостановился.
Нищий цыган пошел с молодым хлопцем, и они, слово за словом, пересказали друг другу о том, как им живется, что они пережили за то время, пока не виделись, и разные случаи из своей жизни.
Старый цыган рассказал Грицю, что бродит уже около двадцати лет по свету и лишь глубокой зимой остается в Венгрии, близ Пусты, ютясь среди других цыган. Жена его умерла еще лет двадцать назад, вскорости после потери единственной дочери, которую постигло несчастье, и она, верно, тоже умерла или, может, скитается по свету. Ребенку его дочери, правда, живется хорошо, говорил он, не глядя при этом на молодого
Прошлой зимой, рассказывал цыган, проходил он через здешние села, собирая милостыню, так как цыгане, среди которых он обычно ютился, перессорились между собой и прогнали его бродить по свету, добывать себе кусок хлеба. Но какой у него может быть заработок, если он не в силах уже и смычком по струнам водить? Ночи просиживать, на свадьбах играть?..
И потянуло его пройти через то село, где он в последний раз видел свою дочку, да жалеет теперь. Забрел он в лес по какой-то тропинке, которая, казалось ему, сокращала путь, и заблудился. И хоть просился в какую-то хатенку в лесу, да так и не пустили в тепло, и чуть было не погиб с голоду и холоду. И уже с той поры живет зимой только в долинах. Но теперь он совсем ослаб; чует смерть за плечами. И кажется ему порой, что господь держит еще его на ногах лишь для того, чтобы он мог кое-чем помочь своему внуку.
— Чем? — спросил Гриць.
А это старому деду трудно объяснить... Но так ему кажется... Кроме того, хочется на его свадьбе сыграть на скрипке, хоть и своими стариковскими пальцами. Славный музыкант Андронати сыграет ему на свадьбе... а потом... пусть хоть сразу и смерть. Вот оно как!
Говоря это, старик смотрел из-под бровей своим проницательным взглядом на юношу, который быстро, как молодой олень, взбирался на гору, и затем время от времени, чтобы не оставлять старика позади, присаживался на землю и, в ожидании, равнодушно наблюдал за его тяжелой поступью и разглядывал его самого.
— Тебя, сынок, я уже третий раз вижу, — продолжал старик свой разговор с юношей. — У тебя, верно, нет родителей?
— Говорят, нет, — коротко ответил Гриць, не любивший, когда ему напоминали, что он приемыш.
— А тебе у них хорошо? — расспрашивал, любопытствуя, старик и словно ждал, чтобы слово «хорошо» перепорхнуло на уста юноше.
— Да, хорошо, — слышит он опять короткий ответ.
— У богачей живешь?
— Да вроде как у богачей. Еды, питья вдоволь, на хорошую одежду тоже не скупятся, лучшего коня из табуна подарили... — И, не докончив своей мысли, хлопец умолк.
— А чего тебе еще не хватает? — допытывается старик и улыбается. — Милой?
Гриць махнул рукой.
— Э, — говорит, — их хватает, какую б ни пожелал. Но меж ними есть две по сердцу.
— А богатые? — осведомляется опять старик, и в глазах его вспыхивает алчность.
— Да, вроде как богатые. Чернявая, говорят, такая богачка, что мать, может, и не захочет ее выдать за меня; а синеглазая, русая, моим родным нравится, а я ее родным. И добра она и собой недурна; как раз, говорят, мне под пару. В конце концов бог знает, которая моя суженая. И которая будет, та и будет. Э... — и махнул пренебрежительно рукою, — все они одинаковы.