В воскресенье утром зелье собирала
Шрифт:
— Счастье искала, — произносит в последний раз, засыпая, Тетяна.
— Счастье искала, — слышится замирающий шепот из уст матери...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В воскресенье утром бежит Тетяна в лес.
Мать не удерживает ее, видит — хуже, если противиться. Пусть, думает, отгорюет свое горе в лесу, где его раздобыла; пусть будет у нее некоторое время полная свобода и воля во всем, чего она только ни пожелает, а там будет видно...
Здесь, в долине, она не в силах ее успокоить, поэтому, как хочет ее сердце, пусть так и будет. В тиши леса она постепенно поправится. День ото дня она все больше будет успокаиваться. А там... может, и старая Мавра понемногу отвлечет ее своими речами,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Словно чужие ноги несут Тетяну то вверх, то вниз по белой тропинке; глаза то широко раскрыты, то прикрыты, будто она дремлет, и все помыслы ее только о зле, только о том, чтоб его убить. И вот она оказывается близ Мавры.
Но зачем ей к Мавре? Она, кажется, к ней не собиралась. Она за цветом папоротника пришла. Ага! — приходит в себя она вдруг. — Она хотела, чтобы Мавра спросила о Грице, насчет зла совет ей дала. Мавра? — она разражается смехом. — Мавра не даст совета. От Мавры ее что-то отталкивает. Она боится Мавры, Мавра уже не любит ее... Любит Настку.
Отчаиваясь так, Тетяна не заметила, как очутилась у раскрытого Мавриного окна...
Да. Она боится Мавры. Поэтому она спрячется от нее под окном. С этой полубезумной мыслью она прижимается под окном, на завалинке, к стене и, запустив руки в давно нечесанные, свисающие черным шелком на плечи волосы и зажмурив глаза, сидит неподвижно. В ее душе творится что-то страшное. Она не знает, зачем пришла. Забыла, чего именно хочет. Ох, как страшно! Может, вспомнит... и, словно припоминая, бессознательно теребит волосы.
Слышит ли она какие-либо звуки вокруг?
Нет.
В ее голове все смешалось: и Мавра, и Гриць, и цвет папоротника, и венок в ночь под Ивана Купала, и то зло, что в Грице укрылось и которое она должна убить... она окончательно перестает что-либо понимать и бессознательно продолжает терзать свои длинные шелковистые волосы.
Вдруг... она высоко поднимает черные брови... что это? Как она этого раньше не слышала? В Мавриной хате мужской голос. Она напрягает слух... и слушает. И, слушая, словно вновь обретает разум и с каждой минутой все больше бледнеет.
Из Мавриной хаты доносится тот самый голос, который сообщал ей, что Гриць женится на Настке, что любит двоих сразу. Он как раз в это время говорит о том, чтобы им обоим, Мавре и ему, не ходить теперь к Грицю признаваться, рассказывать ему, чей он сын, так как он цыган не любит, и это может еще и его хозяев против него восстановить, коли те узнают, что он... сын бедной цыганки и внук цыгана. Лучше, советует этот голос, переждать до его свадьбы с Насткой. Ровно через неделю, в воскресенье, их свадьба. Они подождут и уж после свадьбы пойдут к нему и расскажут все. Но тут Тетяна снова утратила душевное равновесие. Услыхав опять о свадьбе Гриця и Настки, она закричала не своим голосом и с быстротой молнии сорвалась с места. А когда Мавра, испуганная безумным криком, выбежала на порог, а вслед за ней и старик Андронати, Тетяна уже опять мчалась по лесу...
Опять этот страшный нищий, выскочивший точно из пекла, тот самый и повторивший то же самое! Опять про Гриця и Настку. О, о, о! Опять, и опять, и опять! И опять творится с нею что-то, чего она не понимает. Бежала до тех пор, пока хватило у нее сил, карабкалась на гору, будто за ней кто-то гнался, а потом бессильно опустилась на землю и видит: она у «белого камня». Да, здесь она с ним встречалась, и здесь он сейчас будет.
— Гриць! Я тут! — Кричит она далеко разносящимся зовущим голосом — и ждет. Но недолго ждала. У нее возникла новая мысль: «Придет он?» И тут же появляется другая: «Кто виноват? Синеглазая Настка? О нет. Настка не виновата. Гриць виноват? О нет; она его любит, и он ни в чем не виноват. Он — нет. Это зло во всем виновато. Зло в нем укрылось так, чтобы его никто не мог найти, это оно не пускает Гриця
— Гей, сколько его здесь! Его здесь полно! Гей, Мавра! — зовет она, задыхаясь от какой-то дикой радости. — Твоего зелья полно! Ага, Мавра, — сверкнули у нее какие-то воспоминания о старой цыганке, и снова в ее мозгу все начинает путаться. «Что говорила Мавра про зелье из-под «белого камня»? — На миг она задумывается. Она вспомнила. «Оно от всякого зла, — поучала Мавра. — В воскресенье утром, говорила, зелье собирать, в понедельник пополоскать, во вторник варить, а в среду»... в среду? — роятся в ее голове мысли, но на этом обрываются...
Она снова усаживается на землю возле травы, подняв высоко черные брови, и припоминает. В среду — «В среду» что-то говорила Мавра. — Ага, она уже знает, — вдруг мелькнуло молнией в ее мозгу. — В среду, говорила Мавра, зельем зло во сне задушить, а в воскресенье свадьба...
Да. В воскресенье, говорил нищий, в воскресенье свадьба. И Тетяна опять засматривается на зелье. Его здесь полно. Прямо само в руки лезет, значит нужно рвать. Мавра будет рада, а она убьет зло, что в Грице укрылось. Но... скорей... скорей... чтоб не убежало... И судорожно, дрожащими пальцами, с поспешностью почти уже обезумевшего человека, точно за спиной кто-то стоит и подгоняет ее, она роет землю, рвет траву и прячет ее в подол. Потом, нарвав ее сверх всякой меры, вскакивает на ноги, откидывает голову назад так, что ее длинные волосы почти касаются земли, и кричит во весь голос: «Я приду!». И вслед за этим, подражая трели жаворонка, счастливым голосом зовет: «Лю-блю!..» Потом умолкает и, глядя своими большими глазами куда-то вдаль и высоко подняв брови, слушает: от скалы на противоположной стороне, будто только теперь до нее дошло, — откликается через пропасть и тут же замирает: «Люблю!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Это было в среду вечером перед свадьбой.
Мавра стоит около лавки и перебирает при огне зелье, раздумывая, какое бы дать Тетяне, чтобы утишить ее тоску по Грицю. Она как раз сегодня была опять у Иванихи Дубихи, которая за это короткое время от горя поседела.
Но вот уже она и перебрала все зелье. Она даст Тетяне зелье из-под «белого камня». Оно хорошее, чудодейственное. Коли дать немного — оно в сон бросает; с наговором — сердцу и голове дает покой; а дать много, оно иной раз и к смерти привести может.
Вдруг мысли ее прерываются. Нет, сегодня она уже не может Тетяне дать зелье. Уже поздно, и Тетяны дома нет. Разве что завтра. Уж третий день, как она, несчастная, по лесам блуждает, даже где-то в соседнем селе ее видели, там она и ночевала. К тому же сегодня обещал и отец прийти, и, может, он сейчас явится, — так что она не уйдет из дому.
Так раздумывала Мавра, перекладывая и перебирая свои травы.
На всех горах вокруг, сколько их тут ни вздымается, нет счастливей человека, чем Мавра. Она нашла своего отца, которого считала мертвым, и знает, что Гриць с венгерской границы, приемыш Михайла Дончука, — это ее украденный сын. Узнав обо всем этом, она обезумела от радости. Она, бедная, изможденная цыганка, одна-одинешенька на всей горе, во всем лесу, она — мать красавца хлопца, а ее отец Андронати жив. Был вот здесь. Он узнал случайно от Гриця и Настки, что на Чабанице живет цыганка-ворожейка, одна-одинешенька, и тотчас же отыскал ее.