В воскресенье утром зелье собирала
Шрифт:
Господи боже! Плакала она от горя, от нищеты, от забот, от обид и скорби, но плакала также и от радости, когда отец вошел к ней в хату и они узнали друг друга! Он едва узнал ее — так она постарела, а она просто перепугалась при виде его длинной белой бороды и сгорбленных плеч. А после этого пришла пора каяться. Он уже был раз возле ее хатенки, суровой зимой. Просил, умолял, а она его не впустила! А они еще тогда бы могли найти друг друга, он бы, седоголовый, жил вместе с нею, не пришлось бы ему возвращаться жестокой зимой в Угорщину. Мавра каялась, горько рыдая. А ведь уже тогда предсказывали ей карты, что к ней в хату придут двое мужчин.
Старый и
— С вами счастье, — быстро сказала она, — с вами счастье, а с кем же горе?
— Был ли у нее еще кто из мужчин, — спросил старик, — после того как она его не впустила? Нужно было помнить. Припомни.
Она думала, вспоминала и вдруг припомнила! Только один был — гордый-прегордый хлопец на вороном коне. Ему она и на картах ворожила, его долю угадывала. Предостерегала, чтоб двоих не любил, и предвещала далекую дорогу; счастье ему выпадало, но терялось где-то по дороге, однако этого она ему не сказала. Он ей хорошо заплатил...
При этом рассказе черные глаза старого Андронати блеснули усмешкой.
Не спрашивала ли она, как его имя? — задал он вопрос.
Не спрашивала. Знает только, что он вызвал в ее душе тоску: таким, как он, был только тот, кого она, грешная, любила и из-за кого в беду попала. Молодой и красивый. Точнехонько на него похож.
Тогда рассказал ей старый отец, как он поступил с нею, чтобы спасти ей жизнь, на которую покушался Раду. Как опоил всех напитком, заправленным зельем, а затем и ее тоже, чтобы иметь возможность ее унести. Слава богу, ему все удалось. А ребенка он вынужден был подкинуть богачам, чтобы его не убил Раду и чтоб он не погиб в лесу возле больной матери, а узнал бы лучшую долю, чем цыганская... Насчет нее, Мавры, надеялся, что она не пропадет, найдет пристанище среди добрых людей и когда-нибудь он ее отыщет. Внуку он не признавался, чтобы не повредить ему его цыганским происхождением, но постоянно, время от времени, наведывался туда, чтобы знать, как ему живется. И убедился, что в добрую минуту подкинул ребенка, мальчик оказался в хороших руках.
А теперь он взывает к самому ее сердцу не признаваться еще сыну — до поры, пока хозяин не выделит ему земли, пока не станет он сам хозяином в собственной хате. Его хозяева — люди зажиточные, гордые, они могут и его деда и мать из своей хаты выгнать, а хлопца не наделить землей. Пускай она еще подождет, пусть помолчит, как и он, и все получится хорошо! И для хлопца и для них. Вот он сам сколько лет молчал, как каменный, и вышло к лучшему. Гриць скоро женится, перейдет на свое хозяйство, а его невеста, добрая белолицая дивчина, зажиточная, обещала, что они примут его, старика, к себе. Он ей оказал одну услугу и на ее помощь больше всего рассчитывает. А коли он у них поселится, и Гриць от своей матери не откажется. Теперь пусть она еще помолчит и счастья хлопцу не портит. Они пойдут на свадьбу и будут издали, как нищие, поглядывать, он их звал, а там... пусть она подождет. Придет время, они заговорят. Мавра не соглашалась. Плакала, рвалась к сыну. Но отец бранился, проклинал и даже, по своему старому обыкновению, в гневе несколько раз ее ударил. И лишь тогда Мавра подчинилась его приказанию, вняла его совету...
Теперь только одно омрачает ее счастье, одно угнетает ее, давит. Огромное горе Тетяны, причиной которого является ее сын, и страдания доброй Иванихи Дубихи. Почему Гриць не любил Тетяну до конца? До конца? — спрашивала себя чуть ли не в сотый раз в отчаянии Мавра. — Какой бы тогда все приняло оборот
Тоска и жалость к Тетяне не дают ей ни спать, ни есть. Не на всю ли жизнь это у Тетяны? Кто знает, обретет ли когда-нибудь полностью разум Тетянка? В иные минуты она словно бы в своем уме, рассказывала ей Иваниха Дубиха, а минутами — ее разум омрачается, она не узнаёт, не видит никого и все только Гриця вспоминает и зло. Чем это кончится? Почему, боже, людям так тяжко до счастья добраться? Вот хотя бы теперь и ей. Сына нашла, а Тетяну — теряет. А уж даже сама не знает, кто из них теперь ближе ее сердцу. Он или она? Теперь он венчается, а она останется обездоленной, разбитой...
Почему Тетяна ей не доверилась?.. До конца, сразу же, с самого начала? Почему она так таилась, боясь, чтоб мать не узнала? Как тут теперь помочь? Как избежать беды? А беда тяжкая! Мавра даже заплакала, вспомнив молодую девушку, такую прекрасную — и погубленную ее собственным сыном.
Потом она горько усмехнулась. Вот же как сын в отца пошел! Две души в нем. К Настке тянулся, а ее Тетяну любил. Эх, кабы Тетяна тогда сразу во всем призналась. Эх... Кабы! Кабы она тогда знала, что ее сын жив. Тогда! Но отец... и ее мысли сразу же оборвались. Она виновата. Она, только одна она. Ее отец еще вон когда просился к ней. Умолял, а она не впустила. Тогда он ее проклял. А его проклятие страшно. Не заклял ли он тогда ее счастье, не накликал ли горе?
Не виноваты тут ни Гриць, ни Тетяна, а виноват... виноват... кто? — спрашивает себя Мавра и плачет. — Гриць, сынок мой, почему ты в отца пошел? Почему не в мать... — и тут снова ее мысль оборвалась. Да была ли она, мать его, лучше? У нее же был муж, и она изменила ему. О, о! — вдруг застонала она и от горя заколотила кулаками себя по голове. «Грех, грех, грех! — рыдало ее сердце. — Какой страшный, большой, смертный. Грех виной всему, только он один!»
Но она еще спасет Тетяну. Будь что будет. Тетяну она спасет. Лишь бы дотянуть до воскресенья, лишь бы состоялась свадьба, и тогда она примется за нее, вернет ей разум, вылечит. В воскресенье рано-ранехонько пойдет к «белому камню», соберет зелье, станет пробовать. Сначала этим зельем будет понемногу усыплять ее, после этого — шептаньем, а потом, через семь недель, молитвой к молодому месяцу, — пока она не успокоится. А там... мало-помалу она Гриця забудет и выйдет за другого.
Так думает и передумывает на всякие лады Мавра, перебирая и приводя в порядок разные свои травы, какая для чего годится, как вдруг слышит... кто-то постучался в дверь.
Она вздрогнула.
Кто к ней в такой поздний час? Ведь уж далеко за полночь. Она еще не ложилась, поджидая отца. Побрел за подаянием в ближний городок. А она тут со своими скорбными мыслями, перебирая всякое зелье, засиделась допоздна.
Не Тетяна ли это?
— Кто там? — с обычной своей опасливостью спрашивает она и прислушивается.
— Это я! —отвечает чей-то голос.
— Тетянка? — спрашивает Мавра и прислушивается: может, это она, несчастная, по лесу блуждала и на огонек к ней забрела.