В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

Коллектив авторов

рассказ священника Иоанна Базарова о "Последних днях жизни Жуковского". Там

есть изложение и неоконченной поэмы, о которой говорит здесь поэт. Я уже

упоминал выше, что она называется "Странствующий Жид".
– - П. П.}. Потом,

если Бог позволит кончить ее, примусь за другое дело -- за "Илиаду". У меня уже

есть точно такой немецкий перевод, с какого я перевел "Одиссею": и я уже и из

"Илиады" перевел две песни. Но во всю прошедшую зиму и весну я не

принимался за эту работу:

я был занят составлением моего педагогического курса

– - который в своем роде будет замечательное создание -- и наработал пропасть; но

все еще только одно начало. Нынешнею зимою этой работой заняться не могу:

глаза не позволят. Надобно много читать и особенно много рисовать, что для

больных глаз убийственно. Для "Илиады" же найду немецкого лектора. Он будет

мне читать стих за стихом. Я буду переводить и писать с закрытыми глазами, а

мой камердинер будет мне читать перевод, поправлять его и переписывать. И

дело пойдет как по маслу" {Представляет ли история другое лицо, в котором бы,

при столь грустных обстоятельствах, сохранилось столько душевной тишины,

непоколебимой веры в благость Провидения, сосредоточенности и

распорядительности в уме, ровной и беспрерывной деятельности, поэтической

теплоты и трогательной сердечной веселости? Приведенное "Письмо", одно,

останется памятником, которого прочнее и красноречивее едва ли что придумать

можно для бессмертия поэта. Следующая приписка к нему вполне довершает

характеристику Жуковского. Я старался каждое 1-е и 15-е число месяца сообщать

ему что-нибудь из того, о чем любил он узнавать. Теперь он прибавляет: "Прошу

вас не сложить с себя ветхого человека, а, напротив, возвратиться к ветхому

человеку, то есть к тому, который во время оно обещал писать ко мне два раза в

месяц и несколько времени был верен этому обещанию, не требуя моих ответов.

Ваши письма теперь мне нужнее стали. Мое положение требует помощи. Можно

прийти в уныние. Что, если бы не сохранил мне милосердный Бог возможности

заниматься? Итак, пишите, пишите!" Если бы все, бывшие в переписке с поэтом

нашим, согласились соединить в одну книгу те письма его, которые

ознаменованы, как литературные произведения, занимательностью и

совершенствами общими, -- это, без сомнения, послужило бы столько же к

сохранению чистой памяти Жуковского, сколько и к прекрасному обогащению

русской литературы, не говоря уже о пользе общей.
– - П. П.}.

XXX

Выздоровление не приходило. Но Жуковский не переставал заниматься,

как мог, и еще все думал о переезде в Россию. Его участие в событиях,

касавшихся отечества и друзей его, по-видимому, возрастало по мере его

приближения

к смерти. Даже с любовью входил он в рассмотрение новых

явлений литературы нашей, если они казались ему достойными внимания. Это

беспримерное сохранение в гармонии душевных сил придает последним письмам

его высокую цену. Но он в скором времени принужден был покинуть и карандаш

свой, и свою машинку, которыми до сих пор пользовался для переписки: она

продолжалась не его рукою, а только с его слов, им диктованных. Первое из этих

писем касается Екатерины Андреевны, жены Карамзина, особы, бывшей для

Жуковского, как и для всех знавших ее, существом высшего достоинства.

"Благодарю вас всем сердцем, -- говорит он в письме 24 октября (стар, ст.) 1851

года, -- за два письма ваших. Я бы отвечал немедленно на первое, которое глубоко

поразило меня известием о нашей общей утрате; но я был в это время увлечен

пошлою прозою переборки на другую квартиру. Не буду об этом ничего говорить

теперь: завтра буду писать к самим Карамзиным; а вас только благодарю за то,

что вы своим письмом мне дали так живо присутствовать на этом пиршестве

погребения. Нет ничего торжественнее и умилительнее этих проводов на тот свет

души, умилившей здешний свет своею чистою жизнью. Каков новый удар для

бедного Вяземского! Надо благодарить Бога, что это случилось после его отъезда.

В Петербурге удар этот слишком бы сильно отозвался в его сердце. Он теперь в

Париже. Я еще оттуда не имею прямого о нем известия, но слышу, что ему

вообще лучше. А вы держитесь постоянно вашего благого намерения писать ко

мне каждое 1-е и 15-е число месяца. Уведомляйте меня о том, что у вас и с вами

делается. Это будет отрадно мне, слепому. Мой глаз совсем не выздоравливает.

Вероятно, что это пошло на целую зиму".

Едва прошло две недели, как Жуковский в новом письме предается новым

предположениям касательно занятий своих и переезда в отечество: так владела им

сила духа. 7 ноября (стар, ст.) 1851 он писал: "За месяц или за полтора перед этим

был у меня ваш приятель Коссович. Он мне очень понравился. Я сообщил ему мое

желание иметь образованного классически русского, который бы мог со мною

заняться составлением домашнего предварительного курса учения по моей

методе, отчасти вам известной. Коссович назвал мне Бартенева, кандидата

Московского университета. Не знаете ли вы и не можете ль осведомиться о сем

Бартеневе? Иль не знаете ль кого из воспитанников Педагогического института,

способного, классически образованного и достаточно восприимчивого, чтобы

постигнуть мою мысль, которой исполнение могло бы сделаться полезным не