В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
прелести труда. Не с кем было поделиться своим поэтическим праздником. Один
был у меня немой свидетель -- гипсовый бюст Гомеров, величественно
смотревший на меня с печи моего кабинета. Было, однако, для меня и раздолье,
когда со мною жил Гоголь: он подливал в мой огонек свое свежее масло; и еще --
когда я пожил в Эмсе с Хомяковым и с моим милым Тютчевым: тут я сам
полакомился вместе с ними своим стряпаньем".
"Будущие прозаические занятия (продолжает в этом же
Жуковский) мне улыбаются. Уже у меня готово на целый толстый том.
Материалов довольно для будущего -- и есть великий замысел, о котором
поговорим, когда Бог велит свидеться. И еще для одного поэтического создания
есть план {Это относится к последней поэме его "Странствующий жид". Он не
успел кончить лучшего труда своего. Нельзя не заметить здесь, что поэзия
составляла необходимое условие, или, точнее сказать, дыхание жизни
Жуковского. В начале этого письма он прощается с нею -- и в то же время
готовится писать новую поэму.
– - П. П.}. Оно было бы достойным заключением
моей поэтической деятельности. Но не знаю, слажу ли с предприятием
мысленным. Приходило в голову, и не раз, искушение приняться за "Илиаду",
дабы оставить по себе полного собственного Гомера. Мысль была та, чтобы
перевести все по теперешней методе с подстрочного немецкого перевода и потом
взять бы из перевода Гнедичева все стихи, им лучше меня переведенные (в чем,
разумеется, признаться публике). Таким образом, два труда слились бы в один --
но не по летам моим приниматься за такой долговременный труд, который
овладел бы всею душою и отвлек бы ее от важнейшего -- от сборов в другую
дорогу. Я даже и начал было Пролог к "Одиссее" -- сводную повесть о войне
троянской63. Стихов 200 гекзаметрами написано. В эту повесть вошло бы все
лучшее, относящееся к войне троянской и к разным ее героям, -- все,
заключающееся в "Илиаде", в "Энеиде" и в трагиках; но от этого труда я
отказался. Со временем напишу этот Пролог в прозе к новому изданию
"Одиссеи"".
XXVII
11 октября ст. ст. 1849 года, кончив уже печатание второй части
"Одиссеи" и отправив ее сюда, Жуковский писал о ней: "Вы, конечно, сетуете на
меня за мое долгое молчание; и я за него на себя сетую, тем более что все
собирался написать к вам: все хотелось поговорить с вами о моей "Одиссее".
Скажите мне слова два о второй части. Я переводил ее con amore {с любовью
(итал.).}, и работа шла неимоверно быстро: менее, нежели во 100 дней,
переведены были и даже отпечатаны все двенадцать песней. Поправка шла рядом
с переводом: я поправлял в корректуре, что гораздо
манускрипте, и почти всегда имел шесть корректур каждого листа (это было
возможно по причине близости Бадена, где я жил, от Карлсру, где производилось
печатание). И как будто свыше было определено, чтобы тишина в Бадене
продолжалась до окончания труда моего. Последний лист был отпечатан и
несколько корректур его было уже отправлено в Карлсру, как вдруг вспыхнул
мятеж, который принудил меня немедленно переехать с семьею в Страсбург. Туда
явился и Рейф из Карлсру. Он также бежал от мятежа, но не забыл мне привезть
последнюю корректуру, которая и подписана была в Страсбурге. Несмотря на
бунт, все экземпляры были немедленно отправлены по Рейну в Мангейм, из
Мангейма в Кельн, а из Кельна по железной дороге в Штетин -- и я уже давно
имею известие от Шлецера, что все благополучно отправлено в Петербург. Но из
Петербурга нет никаких вестей. И я прошу вас убедительно дать мне какое-
нибудь известие. Мое бегство в Страсбург не позволило мне сделать эрраты.
Некоторые места мною поправлены в самом тексте. Некоторые опечатки
надлежало бы непременно заметить: но напечатанию всего этого положила
препятствия вооруженная баденская вольница. И если этот бунт принудил мою
жену бросить начатое ею лечение, которое взяло было хороший ход, то он же
принудил нас повидаться с Альпами -- и мы спокойно прожили посреди их
великолепия в тихом приюте Интерлакена, в виду чудной Снежной Девы, между
двух прекрасных озер, Бриэнцкого и Тунского. Наше пребывание в Швейцарии
продолжалось от 14 мая до 26 июля. Горный воздух был полезен жене -- и она
могла, по возвращении в Баден, снова начать прерванный курс лечения. Но уже ей
нельзя было и думать о поездке в Россию с наступлением осени, тем более что
одна часть лечения кончилась, другая должна теперь необходимо начаться и
будет продолжаться до зимы. Необходимость этого лечения заставила меня
съездить в Варшаву, дабы изложить пред государем императором мои жалкие
обстоятельства. Его величество удостоил принять меня несказанно милостиво и
позволил мне остаться за границею столько времени, сколько потребуют
обстоятельства. Теперь я опять на неопределенное время должен отложить
свидание с отечеством и с вами, добрые мои друзья! Велит ли Бог мне вас
увидеть? Думал ли я, покидая Россию для своей женитьбы, что не прежде
возвращусь в нее, как через десять лет? И дозволит ли Бог возвратиться? Моя
заграничная жизнь совсем не веселая, не веселая уже и потому, что