В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
были куплеты стариком Виельгорским, после каждого куплета хор повторял
refrain:
Наш привет ему отраден,
И от города Петра
Пусть домчится в Баден-Баден
Наше русское ура!
Надо было видеть, с каким жаром эти белые галстухи кричали: наше
русское ура... После этого подан был лист бумаги, на котором все посетители
должны были написать свои имена, начиная с наследника. Делать нечего,
вписал свое имя, только почти предпоследним. Наконец великий князь уехал, и
тогда Глинка-музыкант стал петь разные свои hомансы. <...> Это только меня и
утешило. Предоставляю вам судить, что испытал и почувствовал я в первую
половину вечера. Среди этого старого общества я чувствовал себя новым
человеком, совершенно ему чуждым; среди воздаяний этой старой Поэзии во мне
пробуждалось сознание того нового пути, по которому пошла моя стихотворная
деятельность. <...> Я решительно не хотел сближаться с этим обществом. <...> Глинка, немножко подпив за ужином, пел испанские мелодии и свои сочинения с
необыкновенным одушевлением. Это поистине гениальный художник. Я
познакомился с ним и завтра читаю ему "Бродягу". <...> Вяземский просил
Самарина и меня написать об этом вечере статью и послать в "Москвитянин". Мы
отказались под предлогом ссоры с Погодиным. Он, конечно, понял, почему мы
отказались, и, видимо, огорчился. Впрочем, говорят, что официальность вечера
было не его дело, а сюрприз, сделанный ему его женою. Был тут и Ф. Н.
Глинка"16.
Но это нисколько не помешало Аксакову вскоре после того навестить
князя Вяземского, и последний "ни слова о своем вечере", а только пригласил
Аксакова прочесть у него "Бродягу".
Совершенно противоположное впечатление из этого вечера вынес
Плетнев, который (от 28-го февраля 1849 года) писал виновнику торжества: "Все
мы праздновали у Вяземского день вашего рождения. <...> Такого прекрасного
праздника я не запомню. Все одушевлены были одним чувством -- чистою,
нежною любовью к вам и благодарностью к хозяевам. Притом это собрание
представляло цвет общества, вкуса и благородства". <...>
<...> Возвращение Жуковского в отечество было искренним желанием
всех его друзей и почитателей. "Обещание ваше, -- писал ему Шевырев, --
подарить нас всех свиданием с вами на следующую весну очень утешительно.
Будем молить Бога, чтобы сбылось оно. Присутствие ваше здесь необходимо и
для добра нашей литературы. Вы поддержали бы в молодом поколении деятелей,
которые хранят красоту слова и остаются верны вашим преданиям. Нельзя утаить,
что
идеала. Они сами от него отрекаются, полагая его в действительности. Грустное,
отчаянное самоубийство искусства -- вот что видно в них! Не знаю, как мы
спасемся от этой беды и выйдем на настоящий путь. Всего более огорчает и
поражает меня ранняя гибель многих молодых дарований. Журнальная Сцилла и
Харибда так скоро поглощает их и делает жертвами своего бумажного
водоворота. Едва лишь появится молодой человек с новою, свежею повестью, как
в ту же минуту какой-нибудь журналист вербует его в поставщики повестей, и все
кончено".
Гоголь же писал Жуковскому из Москвы: "Мне все кажется, что хорошо
бы тебе завести подмосковную. В деревне подле Москвы можно жить еще лучше,
нежели в Москве, и еще уединеннее, чем где-либо. В деревню никто не заглянет,
и чем она ближе к Москве, тем меньше в нее наведываются, -- это уже такой
обычай; так что представляются две выгоды: от людей не убежал и в то же время
не торчишь у них на глазах"16.
Но, к сожалению, Жуковскому далее Варшавы не довелось быть в России.
Родионов писал Погодину: "Вам, может быть, известно, что В. А. Жуковский
приезжал в Варшаву для свидания с государем и получил снова отпуск до весны.
Рвется он домой; наскучила ему Германия".
Со своей стороны, Погодин, желая принести дань своего уважения
Жуковскому, обратился к А. П. Елагиной с просьбою написать о Жуковском в
"Москвитянине", но Елагина отклонила от себя это поручение и писала Погодину
(27-го февраля 1849 г.): "Благодарю вас за письмо ваше, за известия обо всех, за
"Москвитянина" и даже за предложение написать о Жуковском. Я сообщу это
предложение сестре Анне Петровне, может быть, ей это будет по сердцу, а я
покуда никуда не гожусь. Извините, не могу еще перебирать нашей жизни. <...>
Моя вся душа была связана с его душою, мы любили одно и стремились вместе.
Просто не могу. Головные боли еще к тому же соединились, я насилу гляжу и
движусь".
Вскоре после того Погодин получил статью под заглавием "Несколько
слов о детстве В. А. Жуковского" при следующем письме от А. П. Зонтаг: "Узнав
от Авдотьи Петровны, что вы желали бы иметь некоторые сведения о детстве
Василья Андреевича Жуковского, беру смелость доставить вам несколько слов об
этом предмете. Если вы найдете их достойными быть помещенными в
"Москвитянине", то прошу вас исправить слог и выражения и все, что вам