В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
поминовение признательной дружбы тому, кого и вы, и я, и все, что на Руси не
заражено безрассудным поклонением уродливому в ущерб прекрасному и
высокому, должны чтить и оплакивать как первого и лучшего из современных
уцелевших до сих пор поэтов наших, как примерного, благороднейшего и
добрейшего человека".
Само собою разумеется, Погодин остался очень недоволен, что это
стихотворение было напечатано в "Северной пчеле", и написал к графине
Ростопчиной
следующий ответ: "Не злой дух внушил мне те слова, которые вы называете
письмом к Булгарину, а я припискою в редакцию для доставления официальной
статьи для не менее официальной газеты; не злой дух, а негодованье против тех,
кто громко говорили и кричали, что Жуковский не имеет никакого значения ни
для литературы, ни для России, что он умер давно -- и что незачем о нем тужить,
он, видимо, рифмоплет, а так как он кабаков и залавок не описывал, грязи не
воспевал, то в нем нет ничего общечеловеческого, вовсе никакой гуманности, ни
конкрета, ни субъективности, ни абсолюта, словом, ничего такого, что нынче
признается гениальностью. Вы сами слышали и читали эти возгласы, -- что ж вы
дивитесь, что они воспламенили во мне сердце поэта и душу друга, искренно
преданного высокому покойнику? Можете, и прошу вас, показывать эти строки --
оглашать их; я горжусь моим разногласием с новою литературою, с партиею
прозы, материальности и простоты, и всеми любителями, превозносителями и
производителями грязи и нечистоты как в петербургских журналах, так и в
московских беседах; говорю смело свое мнение". <...>
Погребение Жуковского описал почтенный археограф М. А. Коркунов в
следующем письме своем к Погодину: "Жуковский в России, в нашей русской
земле, но вещее слово его умолкло навеки, только песни, сложенные им прежде,
поются по-прежнему, и, верно, еще долго, очень долго будут петь их во всех
концах необъятной России. Жуковский на родине, но не для песен: вокруг него
раздается теперь многозначительное пение русского духовенства... Как встретили
его друзья, спросите вы, знавшие его лично? Не знаю; я видел только проводы и
слезы, слезы наследника русского царства и его сестры. В повестке, полученной
мною, сказано было, что 28 июля, в 5 часов пополудни, будет вынос тела
Жуковского из Федоровской в Духовскую церковь. Товарищ министра народного
просвещения, А. С. Норов, узнав об этом, пригласил меня ехать вместе с ним. В 5
часов мы были в Невском монастыре. Федоровская церковь, в которой я не бывал
прежде, очень, очень невелика; она находится близ монастырской стены,
отделяющей Лавру от Духовной
их величеств протопресвитера В. Б. Бажанова с другими духовными лицами и
студентов С.-Петербургского университета. В 6 часов, по прибытии
преосвященного Макария, епископа Винницкого, пропета была лития над
усопшим; вслед за тем снят парчовый покров и гроб Жуковского, обитый
фиолетовым бархатом и серебряными позументами, перенесен, в предшествии
духовенства, товарищем министра народного просвещения и университетскими
студентами в Духовскую церковь и поставлен на том самом месте, где отпевали
Крылова. Тут была отслужена панихида. На другой день, 29 июля, я приехал в
Невский монастырь, в начале 12 ч. Литургию совершал ученый богослов наш,
преосвященный Макарий; в церкви на правой стороне находились почетнейшие
лица столицы: товарищ министра народного просвещения, академики,
знаменитый Рикорд, Греч, Краевский и многие другие русские литераторы; на
левой -- ректор, профессоры и студенты университета. Хоры были заняты дамами.
К началу панихиды прибыли его императорское высочество государь наследник
цесаревич и ея императорское высочество великая княгиня Мария Николаевна.
Гроб Жуковского несли до могилы: его императорское высочество, русские
ученые и литераторы; за гробом следовали ея императорское высочество и
многочисленная толпа лиц разного звания. Жуковский похоронен подле
Карамзина, недалеко от могил Крылова и Гнедича".
Гроб Жуковского вдохновил одного из студентов С.-Петербургского
университета, впоследствии известного профессора, Ореста Федоровича
Миллера, и он написал прекрасное стихотворение "На смерть Жуковского" и
напечатал оное в "Северной пчеле":
И он угас, наш старец, духом юный,
Наш лебедь сладостный, наш голубь чистотой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Святым доверием к нему руководимый,
Царь первенца ему с надеждою вручил,
И памятник себе, вовек не сокрушимый,
В душе наследника он сам соорудил.
В то время, когда в Александро-Невской лавре опускали в могилу
Жуковского, ближайший друг его граф Д. Н. Блудов, с своею дочерью графинею
Антониной Дмитриевною, путешествовал по Западной Европе; но и на чужбине
они поминали Жуковского. 18 августа 1852 года П. И. Бартенев писал Погодину:
"Посылаю вам выписку из письма ко мне графини Антонины Дмитриевны: "Во