Валёр
Шрифт:
– Вот, она, твоя и наша Галя! Вот, что принесла ей жизнь: пока что – вечность. Вот, такую, в оградке и в железе. Медаль ей дали, но она об этом не знает! А ты знаешь, или нет?
– Нет, никто мне об этом не сказал, – тихо прошептал Макарий, и добавил:
– Давай, помолчим! Я к ней приехал… навестить….
– Ну, что ж, давай, помолчим. Но, тебе советую: поскорее помолчи и уезжай отсюда. Очень и очень на тебя недовольные наши жители. В гибели Галинки виновен ведь ты! Пусть, и непроизвольно. Но такого у нас не любят. Так что, помолчи, поговори, и навсегда отсюда, прощайся.
Макарий,
– Я ведь сказал, что приехал к ней, а не к тебе, и не к другим!
Он подошёл к этому странному обелиску, прижался губами к зелёной краске металла, стал на колени перед ним и, взяв полную горсть земли, всыпал себе в карман.
И громко, не стесняясь Славика, сказал:
– Здравствуй Галинка! Вот мы вновь встретились! Прости, что так вышло у нас недолговечно. Не надо было тебе так ко мне, с таким вот… прыжком. Не надо было!
Заволокло серым дымом небо, застонало, загрохотало над погостом. То ли кресты, наклонившись, устали нести свою службу и просятся от могил уйти, то ли что-то неведомое вновь пробудилось в Макария.
Пошёл крупный густой дождь, словно омывающий слезами память и скорбь, что тучами нависли над этим погостом.
– Уходить тебе надо отсюда: не возвращайся в наше село! Здесь у нас народ горячий! Сначала бьют, а потом, даже не жалеют, – вежливо помолчав, сказал Славик и добавил:
– Здесь знают все, как погибла Галинка и почему. Закрыла она тебя собой! Незачем было тебе сюда приезжать, не к чему. Её здесь все любили и уважали: военная ведь была, к тому же, ещё и медсестра. А у нас это очень значимо и весомо, – и вздохнув, тяжело спросил:
– И много ты с ней встречался?
– Мы были знакомы, но, издалека. Застава, ведь, не город. А говорили мы с ней всего один раз, возле нашего штаба. Минут десять, а может и меньше.
– Что, и всё? Ты парень мне глаза не заливай своей болтовнёй! Как это, один раз? И то, всего лишь поговорил? Не смеши!
– А второй раз мы встретились наедине, вот, тогда, когда нас гранатой, и всё. Как было, так и было. А она, очень настоящая была, и есть, и будет! – выдавил из себя Макарий.
– Да ты парень, чудак! В такую даль махнул, вот так чудак! От скуки, что ли?
– Не поймёшь ты меня, не поймёшь. Да и зачем тебе это? Наше всё это с ней! Она, с тех пор, живёт во мне!
– Но, всёравно, уходи скорее! Вот, этой просекой выйдешь на трассу, а там попуткой до Барнаула. Не к чему из-за тебя нам брать грех на душу. Да и ты-то, ведь, не виноват в гибели Галинки. Но, так вот, всё сложилось. А за портрет, спасибо! Это ещё, может, сдержало наших жителей: он теперь в нашем Доме культуры на самом почётном месте, – и горько вздохнув, Славик, добавил:
– Дождь прошёл, нас умыл, вот и всё! Так, что парень, давай, уходи и больше нас никогда не тревожь! Забудь! Вырви из себя всё это! – и резво повернулся, ушёл в свой алтайский край. И уже, издалека, крикнул:
– А мы-то, совсем не страшные и не ужасные! Мы сейчас в горе! Не поминай нас лихом!..
Всё это вновь пронеслось тысячный раз в его памяти. И вновь, и вновь, загудели какие-то звуки, забормотали чужие голоса… Затревожили громкие взрывы…, солёный поцелуй… и девичий стон… из тёплых губ, уходящий за пределы
Он вышел во двор, где стояла винтовая лестница в небо. То ли каланча, то ли вышка.
На самой верхушке этой лестницы в небо, имелась маленькая площадка и столик с лавочкой. Видимо для наблюдения неба. Звёзды с грустью заглядывали в его растревоженную душу, но успокоить не могли….
– Эй, уснувший! Просыпайся! Уже утро! Что ты там пробрёл: сердце неба? Или сбегал за край Вселенной посмотреть, как там поживают иные? Спускайся из объятий сонности, по этой винтовой вертикали. Пора продолжать наш жизненный цикл, где мы ещё с тобой далеко совсем не такие и плохие!
Макарий осмотрелся: какая же ширь вокруг! Величие и красота бесконечных зелёных лесов, куда не кинешь взгляд! Вот где величие мира всего! Но от неожиданности вздрогнул и крикнул срывающим голосом:
– Ух! Смотрина Алексеевна! К нам едут какие-то две машины. Далеко ещё, но видимо, это к нам. Дорога-то всего одна.
– Цветом, они какие? Та же жёлтая там есть, или нет? Значит, всё-таки, решился этот негодяй. Спускайся быстрее: надо с честью встретить этот сброд, иначе нам никак нельзя!
– Цвет никак не разобрать! Далеко ведь, а бинокль я не взял. Но кажется, что они серые.
Макарий, быстро спустился вниз и выдохнул Смотрине Алексеевне:
– Ну, что, я за оружием побегу, так, ведь?
– Иного нам и не дано, как защищать свою жизнь и обсерваторию. Давай, быстро беги и всё неси сюда, вот, за те кусты калины. Заляжем там и посмотрим, что это ещё к нам за «гостей» судьба несёт.
Калина, над головами уже покраснела, веяла спокойствием и верою леса.
Въехало два автомобиля, медленно продвигаясь к центру селения. Для них, видимо, закрытые ворота не стали большой преградой. И надпись, что въезд без разрешения запрещён, тоже, не помеха.
Не спеша, из этих «уазиков», выбралось несколько разных по годам людей.
– О! Смотрина Алексеевна! Да это ж тот, что картины мои забрал, будто бы, для народа. Вот, где я этого гада встретил! Что ему и здесь надо? Не за мною ли сюда прибыл? И, как тогда, совсем не один!
– Не знаю, Макарий, но хочу узнать. Я сейчас к ним схожу и спрошу об этом, что им здесь всё-таки надо. А ты, как тогда, держи всю эту неясность на прицеле. И стреляй, не жалея карабин. Он верный, наш карабин и жёсткий, до безвозврата. Шестеро, кажется этих неясных и, похоже, что это не альтруисты.
– А, вот, ещё один, какой-то, невысокий идёт к ним. Теперь их уже стало семь.
– Да это же Мефодий! Куда же он идёт! Прямо в лапы этих неизвестных. Как же его остановить? Придётся идти мне к этой дряни и решать всё это. Ты держи их всех на прицеле! И стреляй без всяких на то предупреждений. Здесь решается: жить нам всем, или, погибнуть. Иного я не вижу! Патронов хватит на их всех! Да и ружьё периодически применяй, для устрашения. Пускай думают, что здесь несколько человек. Ну, а что со мною, то все документы спрятаны возле Сметливого, в термосе! Найдёшь и никому, кроме наших, если конечно они вернутся, не отдавай. Ну, с богом и верой, что всё обойдётся! Я пошла! А ты решай за всех нас всё сам! На тебе теперь лежат наши с Мефодием жизни и судьба обсерватории.