Валёр
Шрифт:
Макарий, утвердительно кивнул головой и спросил:
– А дальше, то что? Что же станет с вашей обсерваторией и с вами потом? Так и жить здесь, в этой лесной глуши?
– А дальше, будет дальше! Жизнь ведь не стоит на одном месте, где только ты и я, да лес этот вокруг. Мир меняется очень быстро и непредсказуемо, как никогда раньше. Что произойдёт в этом «дальше», ни ты, ни я, знать не можем. Будем надеяться, на чистое и прекрасное будущее. Вот ты явился сюда, разве зная зачем? Сам по своему произволу или по иному приказу своей души? Ничего не бывает просто так, как видится сначала. Всё это и есть связь
– Я это чувствую, так же, как и вы, но объяснить себе не могу.
– Не переживай, Макарий, ты здесь не зря! Обдумаешь всё, что и как, и всё в тебя обязательно, образуется. Точно тебе говорю! Смотрина – не ошибается! Помни это! – и, улыбнувшись, торжественно добавила:
– Поднимаю за тебя, мой юный друг, это драгоценное волшебство, что налито в наших бокалах и дает нам силу принимать мир таким, как он есть! И, может даже намного лучше, чем он есть на самом деле! – и, улыбнувшись, продолжила:
– Теперь, Макарий, я буду тебя внимательно слушать, о блуждании-гулянии по лесам. Как и зачем ты докатился до жизни такой, что тревожишь леса, и людей. То есть, меня в одиночестве, да наш обсерваторный, пока отдыхающий мир.
И Смотрина Алексеевна, глотнув вино, тепло взглянула Макарию в глаза и спросила:
– Проникал ли ты, когда-нибудь, в глубину выси небесной, точнее, звёздной? Здесь, в меня одинокой, этого добра хватает, только отсоединись от мира сего и ты там, в неведомой глубине! По тихим ночам, где могут лишь тревожить птицы и мысли, иного и не найти. Вот, что тебя здесь может охватить безвозвратно, Макарий. И так каждую ночь, без твоего согласования с миром этим! Он сам является, без разрешения на вход. Это и есть одиночество, вдали от себя подобных. Жизнь, ведь, не вычерпывается, как ложкой, а течёт, выданным нам руслом реки времени и обязательств, появлением на свет. Вот, здесь, поневоле, становишься философом и оценку даёшь иную, ко всему, что раньше не ценил и никогда не замечал, – и, помолчав, добавила:
– И это есть проза жизни, вдали от цивилизации и прочих нежностей, самая настоящая. Не цена городской, где всё рядышком и не сильно проситься трудится, – и, встряхнув головой, весело воскликнула:
– А теперь, давай, рассказывай, зачем ты, всё-таки, бродил по лесу, что привидение?
– Жизнь моя, вот так исправляет свои заботы обо мне! – улыбнулся ей Макарий.
– Это же неплохо, когда о тебе заботятся, да ещё и целая жизнь! Ну, что ж, я жду! – и легко улыбнувшись, весело добавила:
– Ты, правда, подожди меня немного, я сейчас, кой-чего, принесу! Ведь, ты праздничный обязан быть в этот день, а может и всегда! Так, ведь? – и по девичьи, выбежала из «ресторанчика».
Макарий, неожиданно для себя, взял со стола карандаш, чистый лист бумаги и рука мгновенно нарисовала восторженную Смотрину Алексеевну. Светлую, с открытым лицом и озорной улыбкой, как в том лесу! Как при первой встрече, что на заросшей дороге, с объёмом огромной жизни!
Он, с удовольствием взглянул на рисунок, и веки глаз, вдруг начали тяжелеть и Макарий, устало склонив голову на стол, окунулся в сон. Видимо, сказался вчерашний, трудный день, который и сегодня решил напомнить немного о себе….
… – Звать тебя, парень, как? – со слезами на глазах, спросила девушка, прижимая
Он, надевая куртку на мокрую рубашку, ей улыбнулся и ответил:
– Так же, как звали раньше! – и, хлюпая мокрыми ботинками по снегу, быстро пошёл в сторону города.
От девушки вослед ему донеслось:
– А меня-то, запомни, запомни, как звать, и навсегда, навсегда…, что я и есть твоя… О!
Но, Макарий её не дослушал, и поспешил скорее домой.
Мороз был не очень силён: под два-три градуса. Но, простудиться и заболеть было легко, а это совсем, ни к чему.
«Домой, отогреться под тёплым одеялом и поспать, сколько хватит времени! А времени у меня, теперь, через край!».
Мимо проносились автомобили, обдавая Макария скоростным ветром, с резким обдувом снежка.
Холод начал пробираться под куртку и в мокрые ботинки, что стали похожие на тяжёлые льдины.
Он, по пути зашёл в коммерческий магазин, купил бутылку коньяка, пару лимонов и поспешил домой.
Поднялся на свой пятый этаж, вошёл в квартиру и принял тёплый душ. Зашторил окна, в темноте налил полный фужер коньяка и без отрыва выпил до дна. Закусил половинкой лимона и, укутавшись тёплым одеялом, почти упал на диван.
Спал беспробудно, до какой-то, непонятной тревоги.
– Ты в себя примешь физика, безотказно! – неожиданно твёрдо донеслось из темноты.
– Я не знаю физика: я художник! А ты, кто? Голос твой я слышу, но видеть не могу! Ты, где? Не прячься, и покажись, а то мне не хочется угадывать, где ты, и кто ты есть, на самом деле! Никого здесь нет…, никого, а ты есть… и, будто бы, нет….
– Ты скоро сможешь увидеть, самое неведомое, до понимании глубины сотворения всего и вся, что дозволено не многим! Как у вас говорят: на одном пальце, только, пересчитать…!
Над иконой Святого Николая светились три огонька. Они, словно разноцветные лампочки, легко пронеслись по комнате и, покружив, исчезли сквозь закрытое окно, не оставив и следа на стекле.
Темнота, всколыхнулась мелькнувшим светом и окунула его обратно в глубокий сон.
Макарий проснулся и выглянул в окно. Во дворе сияла полноправная весна, в цветении майской величины. Значит, всё это ему приснилось? Но голос звучал очень явственно и чутко, что спутать его со сном, просто, невозможно! А девушка с собачкой? Как её связать с морозцом, что обхватывал даже его ботинки? Нет, это был не сон, а настоящая зима, пускай и с небольшим холодком. И вода в реке, которая была уже покрытая тонким льдом, на котором заигралась эта рыжая собачка, тоже, ведь явь, а не сон! Но, на улице сияет май!
«А девушка-то, была очень уж миловидная, что сердце забилось в таком тревожном стуке, что и поверить в это невозможно! А я, почему так быстро оттуда сбежал?».
Как она пыталась сама прыгнуть на этот тонкий лёд! Слёзы текли по её лицу, и тихое, от бессилия всхлипывание, превратилось в плач. А во льду, в рваной полынье, скулила тонущая собачка, и пыталась спасти свою жизнь. Вот это и заставило Макария взойти на тонкий лёд, который, треснув под ним, окунул в холодную воду, которая обожгла его ужасной резью. Собачку, он с прорехи льда вытащил, но самого ботинки потянули на дно. Всё же, он сумел выбраться на берег и спокойно уйти домой.